— Замолчите вы или нет, чертов подонок?! Вы недостойны близости с самыми прекрасными звуками в мире! Кем вы себя возомнили? Вы сеете вокруг лишь несчастья и смятение! Вам нужно учиться еще как минимум десять лет, чтобы добиться нормального звучания! Десять лет! А вы уже старик, жалкий наглец! И вы сдохнете до того, как научитесь правильно держать инструмент между вашими хлипкими ножками! Десять лет! Никто еще не заслуживал такой тяжкой кары больше, чем вы!
Умолкнув, я набираю побольше воздуха в грудь.
Но сосед сверху так и не остановился. Да и слышал ли он мои вопли? Я увеличиваю громкость проигрывателя.
Моцарт возвращает мне спокойствие. Вечность озаряет мою душу. Как это чудесно! Сегодня я должен отрешиться от человеческой низости, ведь этот вечер не похож на другие. Так может ли какой-то жалкий артефакт отвратить меня от освобождения, которое так близко!
Если бы вы знали, какой дивный покой снизошел на меня… Я испытываю нечто вроде…
Ну почему он не прошел хотя бы начальный курс обучения? Совсем коротенький. Крошечное, пусть и унизительное, усилие. И вообще, выбрал бы лучше фортепиано… На нем можно побренчать часок-другой, забавы ради, это по-человечески понятно. Но виолончель!.. Это как вера в Бога, она обязывает к священнодействию! Нужно вознести молитву прежде, чем брать в руки такой инструмент. А он вместо этого ничтоже сумняшеся рвет струны, издеваясь над вилончелью, которая визжит под его смычком, как недорезанная свинья!
Жизнь склонила меня к этому решению. Я не сумел разоружить палача и исцелить раны его жертвы. Я…
Нет, это уж слишком!..
И вдруг ужасная мысль мелькнула у меня в голове.
Неправда… Это невозможно… Неужто он осмелился?!
Этот омерзительный визг… Эти нестройные жалобные завывания… Ничего общего с гаммами, с наивными ученическими упражнениями…
Это же Бах, Сюита № 3 для виолончели!..
О нет, я, наверное, ошибся. Ну конечно, ошибся.
Сам Пабло Казальс считал исполнение этой вещи венцом многолетних усилий, да что там, всей своей музыкальной карьеры!
Страшно подумать, но… боюсь, я угадал.
Ничего общего с оригиналом, и все же это она.
Мне стыдно, что я узнал Баха в этом измывательстве над музыкой. Как он посмел, как он…
Я схватил револьвер в одну руку, перо в другую.
Никто не узнает, как долго я нес свой крест. И вот у меня украли даже эти последние секунды. Быть может, в этом и заключена высшая справедливость. Перед таким вихрем я могу только покорно отступить.
Подношу револьвер к виску. Закрываю глаза.
С минуту раздумываю.
Нет, невозможно.
Кажется, я чуть было не совершил грандиозную глупость. Представляю объявление в завтрашней газете, в разделе «Происшествия»: «Не стерпев виолончели своего соседа, он выстрелил себе в висок».
Никогда! Никогда! Мой поступок прекрасен, он исполнен мужества! Не хочу, чтобы мерзавец сосед возомнил, будто я совершил это из-за него! Можно убить себя после сольного концерта Каллас! Или единственного концерта Глена Гульда! Но из-за этого дебильного лабуха!.. Да надо мной будут смеяться еще долго после того, как я сгнию в могиле!
Сохранять спокойствие, во что бы то ни стало сохранять спокойствие и не спешить, ведь должен же быть какой-то выход перед окончательным выходом… Нет, я пропал, погиб, теперь у меня даже нет права прострелить себе башку, я…
Я умираю, но виолончель соседа тут ни при чем.
Идиот, круглый идиот, ну что я такое пишу! Какая дурацкая эпитафия! Ух, как я ненавижу этого ублюдка! Я…
Я убью его!
О радость! Ну конечно, как же я раньше не додумался!
Вот он — выход из тупика!..
Перед тем как умереть, я хочу избавить человечество от одной из самых гнусных его язв. Мне уже нечего терять. Наконец-то я нашел достойный финал своего существования. Воздайте мне почести! Я ухожу счастливым!
Все произойдет очень быстро: я звоню, револьвер спрятан у меня в кармане, он открывает, я говорю: «Ты выбрал неудачный вечер — либо Бах, либо я!» Он изумленно пялится на меня, стоя со смычком в руке, что-то лепечет, я стреляю, он падает. Открывается чья-то дверь, тишину разрывает чей-то крик, я подношу револьвер к виску и — прощайте!
Да, прекрасный был бы уход…
Наверное, прекрасный.
Но, честно говоря, трусливый.
Мелкий.
И, главное, свойственный мне, слишком даже свойственный. Один выстрел — и проблема решена. Признание своего поражения — в ряду стольких других.