Советская власть угнетателейнарода в родном городе Вашего славного Войска НИЗЛОЖЕНА.
Объявлена власть Учредительного Собрания.
Вы - испытанные защитники народовластия - немедленнодолжны прислать войскадля защиты, создавшегося усильями верных сынов России, порядка.
Искры летели с посыльной мачты радиотелеграфа, жадно оседали на приемники.
Поверх митингующих групп летает по площади облегчающая весть:
- Надо продержаться: завтра придут казаки.
- Вы будете распущены домой, как придут казаки.
- О всех событиях сообщено куда следует.
"Куда следует: в Ставку".
Офицеры тщательно следили, как высказывались, как обсуждали приход казаков мятежники. Речи выступавших мобилизованных были тонкоголосы, сиплы и однообразны: долой большевиков, обещали мир, а дали войну. От этого стержня пушилась вся аргументация.
Полковнику докладывали:
- Известье о скором приходе казаков имеет определенно благоприятное влияние на мобилизованных. Воззвание поддерживает в них веру в победе над большевиками.
- Чужими руками... -
Полковник усмехнулся:
- Нет, господа, на мобилизованных надежда плоха. Они не помощники в нашей героической борьбе за родину. Вы скажете, что нельзя говорить холодно и смотреть трезво во время сраженья. Понимаю. Но в наше время обо всем говорят. Все оголяют. Господа, надейтесь только на себя. Мятеж произошел помимо нашей воли, т.-е. я хочу сказать, что не мы его организовали, а только приняли. Я понимаю... Мы только хотели... Теперь наша обязанность... Больше упорства, спокойствия, твердости, и победа за нами.
Он замолчал. Все вышли. Старик оглядел себя. Как облако на него нашла внезапная темнота: он устал, хотел есть (поесть было покуда нечего, до и не до того), он сидел с ощущением своей забывчивости. Что забыл... "Ах, да. С таким настроением не побеждают". Внутри, под мускулами живота, пробегала твердая мокрая дрожь. "Да, не побеждают. Катя в обмороке. Послать некого. Сижу как в щели".
Пять-шесть человек держались не гуще кремлевских толп, а жались они к стенам. Это те же: мобилизованные, друг с другом незнакомые, кое-кто из города, некоторые из деревень. Они даже больше помалкивали. Таких молчаливых было несколько, становилось немного больше; редкие отбивались от народа туда, где пореже, темную, вероятно, носили мысль.
"В январе дрались не на жизнь, а на смерть. Теперь призывают. Тогда их прогнали. Теперь сами зовем. Некоторые волости соседствовали со станичниками... У них скотины сколько. По двадцать волов".
Рассказ побежал.
- Зимой этой, когда здесь война была, они мальчишку одного зарубили. Обойму нашли у него: "Ты, говорят, красногвардеец". Девяти лет. А потом, когда на них рабочие наперли, - только лампасы сверкали.
- Воители.
- Как можно одним казакам устоять.
- Вон на Кубани они иногородних мобилизуют.
Коляска одна выскочила дребезжать без передка.
- Стой!
- Держи их!
- Стрелять будем. Стой!
Сразу после остановки закрытого верха пролетки выросли на мостовой лошадь в мыле и извозчик.
- Кто такие?
- Рассказывай - "коммерсанты".
- Знаем мы таких купцов.
- Это комиссар по разгрузке: я - таскаль - его видел.
Увели.
- Много их расплодилось с января месяца, как грибов в дождливое лето.
- В Кремль повели.
- Там: стенка.
- Пущай, они извозчику заплатят. Небось, сколько казенного добра накрали.
Чмокнула пуля лоб мостовой
- это - инструктора - по поверхности шапок расходятся медленные круги; пули ложатся чаще, выбивая легкую пыль; по земле - воронки; толпа разбегается, залегая за выступы домов.
За углом остановилось несколько молодых парней в полушубках.
Рассказывают подбежавшим и выжидающим перерыва в перестрелке:
- В Комиссариате, в этим, военном наши ребята одну ораторшу прихватили. Она сначала как сомлела, очухалась, когда ее уж под руки взяли вести. Ну, конечно, тут не до обыска. А она сразу отпрянула, моментально становится к стенке, выхватывает в момент браунинг, такой капельный, и прямо себе... В грудь метила, в сердце, да дрогнула, или об стенку, неудобно, повыше пуля пошла, как будто к плечу.
- Мы ее знаем, она к нам в волость приезжала, речь говорила.
- Вы сами чьи? - - - Бой-баба. -
- Мы Высоковской волости. - - Да, уж!..
- Упрямая, должно быть, стерва.
- Откуда же она браунинг взяла? - - - Такой маленький, говоришь?
- Им всем выдают, партийные.
- Все что угодно: самозащита. - - У них бомбы есть.
- На Козьем Бугре ихнего рийенного председателя поймали. В клочья изорвали подлеца.
- Ну, плакать не будем. Нас самих, мобилизованных на смерть, хотели гнать.
Стихло.
Прошел взвод.
- Золотые погоны - впереди!
- Смотри-ка-сь, как саранча налетели.
- Тоже, братцы, - хищные вороны.
- Ну, этих - мы лучше большевиков знаем.
- А инструкторская школа не сдается. Молодцы-ребята.
- Не сдается - выжигать будут.
- Выжигать?
- Обязательно будут как тараканов.
Господин какой-то храбро засиял панамой.
- Выжигать - испытаннейшее средство в нашей гражданской войне.
В январе от этого средства сгорела треть центральной части нашего города.
Здесь только успели обсудить известие, а уж кулебякоподобный огромный дом - гостиница "Виктория" - в кровь разбит шелестящими кулаками пожара, как будто не дым, а багровые кровоподтеки вспухают на коричневых стенах. Там внутри рвутся выстрелы, они кажутся умирающими внутри.
С улицы стоят мобилизованные и офицерский отряд.
Пулеметы глотали за лентой ленту, обводя тонким носом по черным впадинам вытекающих дымом окон: хорошо работают Максимы.
Залп из окон сорвал вдалеке листья: улице встретился городской сад; вдоль по улице шли пули, ломаясь у каменного фундамента ограды и дробясь по огромной глыбе какого-то памятника.
Дом задыхается дымом; комья удушья - гуще и гуще; гуще с шумом вырываются кверху клубы.
Залп
по листьям, по камням
и взрыв одиночных выстрелов.
Неистовому небу пламя грозит тяжкими кулачищами, выласкивая крышу, тлея по стропилам чердака. Оно уже томится целый час, рвясь и толкаясь, не в состоянии прошибить необходимую брешь.
Залп.
Это - агония. Выстрелы и в самом деле рвутся внутри, не пробивая дымной брони, не ложась по булыжникам.
- Те-те-те! Это ведь они друг по другу.
- Передайте капитану Дуклееву: он фанатиков не видал, не верит.
Штабс-Капитан Дуклеев окончательно к ответу высох и сообщил:
- Недурно пляшут египтянки.
- Г-гаспада офицеры! - раздалась команда.
Вдруг на углу обгорелое окно исступленной судорожной рукой - какая-то фигура, обезумев, мелькнула в дыму - швырнуло охнувшую бутыль бомбы, от которой в озверелый шорох пожара (пожар озлился гуще) ворвался дребезг и лязг: лопались стекла; булыжники метнулись к стеклам.
- Берег голубчик на дессерт.
С грохотом оторванных у пламени выстрелов пожар тучнеет. Он пухнет, как Бахус, шатаясь над крышей, мгновенно пухлые выпуклости жирных мускулов резануло пламя; над крышей воцарилось зыблющееся множество дымов.
- Кончаются.
- Снимать пулеметы!
Отряд офицеров уходил к Кремлю, ведя впереди вооруженных мобилизованных.
- Этих голыми руками не возьмешь.
- А раньше-то? Их брали голыми руками?
- Как бы на другие дома не перемахнуло.
- Перемахнет!
Перемахнет. Перемахивает.
Горячкой и горячечной сыпью искр заражается побагровевший угол соседнего дома, сухие языки лакомо облизывают стены, на которых уже появляется легкое написанье дымков, пропадающих как симпатические чернила.
- Ну, теперь пойдет!
Оборачиваются; впереди кремлевские ворота.
- А все равно не жить. Пускай горит.
Визжал:
- Это черт знает... Кто приказал?