Почему они не пели песен, снимаясь с якоря? В былые времена, как я читал, якорь всегда поднимали под лихие песни настоящих, прирожденных моряков.
Я устал следить за этой унылой работой и с исследовательскими целями пошел назад по тонкому мостику. Это было очаровательное сооружение, крепкое, хоть и легкое, тремя воздушными переходами пересекающее корабль по всей длине. Оно тянулось от начала бака над передней и средней рубкой и кончалось у кормы. Ют, по сути, был крышей или верхней палубой надо всем участком, отведенным под каюты и занимающим всю заднюю часть судна, и был очень велик. Он пересекался посередине полукруглой и полуоткрытой будкой для штурвала, командной рубкой и каютой для хранения морских карт. С обеих сторон этой будки открывались две двери в маленькую переднюю, которая, в свою очередь, вела в нижнее помещение, где были расположены каюты.
Я заглянул в командную рубку, и меня приветствовал улыбкой капитан Уэст. Он удобно устроился в кресле-качалке, откинувшись на спинку и положив ноги на стоявшую напротив конторку. На широкой матерчатой кушетке сидел лоцман. Оба курили сигары. Задержавшись на миг, чтобы послушать их разговор, я уловил, что лоцман в свое время был капитаном судна.
Спускаясь по лестнице, я услышал шум и возню из каюты мисс Уэст: она распаковывала свои вещи. Энергия, с которой она это делала, носила почти тревожный характер.
Проходя мимо столовой, я просунул в дверь голову и поздоровался с буфетчиком, вежливо дав ему понять, что я помню о его существовании. Здесь, в его маленьком царстве, чувствовалось господство действенной воли. Все было без единого пятнышка и в полном порядке, и я мог лишь мечтать о более бесшумном слуге на суше. Его лицо, когда он взглянул на меня, хранило так же мало или так же много выражения, как лицо сфинкса. Но его живые черные глаза светились умом.
– Что вы думаете о вашей команде? – спросил я его, желая как-нибудь объяснить мое вторжение в его царство.
– Сумасшедший дом, – ответил он быстро, с отвращением качнув головой. – Слишком много сумасшедших. Все слабые. Вы видели их? Ничего хорошего. Одна гниль. К черту такую команду!
Все это подтверждало мои собственные суждения. Возможно, как сказала мисс Уэст, в каждой команде корабля бывает несколько сумасшедших и идиотов, но можно было заключить, что наша команда содержит их гораздо больше, чем «несколько». И действительно, как потом выяснилось, наша команда даже в нынешние дни вырождающегося мореходства была ниже среднего уровня по своей беспомощности и непригодности к какому-либо делу.
Я нашел мою каюту (в действительности это были две каюты) восхитительной. Вада распаковал и убрал в шкаф все мои вещи и заполнил бесчисленные полки книгами, которые я взял с собой. Все было в порядке и на своем месте, начиная с моего бритвенного прибора в ящичке, рядом с умывальником, и морских сапог из клеенки, висевших под рукой, и кончая моими письменными принадлежностями, аккуратно разложенными на конторке. Стоявшая перед конторкой привинченная к полу качалка с ручками, обитыми кожей, приглашала меня присесть. Мои пижама и халат были вынуты, а ночные туфли стояли на своем обычном месте у кровати и тоже манили меня.
Здесь, внизу, все было разумно и удобно, а на палубе – как я описал – кошмарные исчадия ада, человекоподобные существа, уродливые умственно и физически, почти карикатуры на людей. Да, это была необычная команда. И казалось совершенно неправдоподобным и невозможным, чтобы мистеру Пайку и мистеру Меллеру удалось сделать из этих выродков работоспособных людей, необходимых для того, чтобы обеспечить работу такого огромного, сложного и прекрасного механизма, как это судно.
Угнетенный тем, что я только что видел наверху, откинувшись на спинку кресла и раскрыв второй том Джорджа Мура «Прощальный привет», я на миг вдруг вроде бы почувствовал, что наше путешествие будет крайне неблагополучным. Но затем, осмотрев свою каюту, увидев ее простор, удобства и большие размеры, я убедился, что устроился здесь лучше, чем мог бы это сделать на любом пассажирском пароходе, и выбросил из головы всякие мысли и предчувствия, отдавшись приятному созерцанию самого себя – человека, на долю которого выпало недели и месяцы провести в обществе тех необходимых книг, которыми до сих пор он пренебрегал.
Я спросил Ваду, видел ли он команду. Нет, ответил он, но буфетчик сказал, что за все годы, что он провел на море, это самая худшая команда, которую он когда-либо видел.