– Эй, вы там!.. На главную рею! Если разрежешь этот ревант, я проломлю тебе твой проклятый череп!
Он снова закричал, но в голосе его послышалась заметная перемена: Генри, к которому он сейчас обратился, был юнгой учебного судна, так, по крайней мере, я заключил.
– Генри, на верхнюю рею! Не развязывай ревантов. Уложи их вдоль реи и крепи к драйрепу!
Выведенный таким образом из состояния задумчивости, я решил спуститься вниз и лечь спать. Когда моя рука коснулась ручки двери рубки, мне вслед прогремел голос помощника капитана:
– А ну-ка, пожалуйте сюда, буржуи наизнанку! Проснитесь! Поживее!
Глава IX
Спал я плохо. Во-первых, я долго читал. Не раньше двух часов ночи я погасил керосиновую лампу, которую Вада приобрел и установил для меня. Я тотчас же крепко заснул. Способность скоро засыпать была, пожалуй, лучшим моим свойством; но почти сразу же я снова проснулся. И с тех пор, среди кратковременной дремоты и беспокойного ворчанья, я делал попытки уснуть, пока не отказался от них. Я чувствовал какое-то раздражение по всей коже. При моих расстроенных нервах не хватало заболеть крапивницей! Да еще заболеть крапивницей в холодную зимнюю погоду!
В четыре часа я зажег свет и снова принялся читать, забыв о своей раздраженной коже, увлекшись восхитительными выпадами Вернон Ли против Вильяма Джемса в его «Желаньях верить». Я находился на подветренной стороне корабля, и сверху, с палубы, слышны были мерные шаги вахтенного офицера. Я знал, что это не шаги мистера Пайка, и старался угадать, принадлежат они мистеру Меллеру или лоцману? Кто-то бодрствовал там, наверху. Там шла работа – бдительное наблюдение, которое, как я ясно мог заключить, должно было продолжаться каждый час, все время, все часы плавания.
В половине пятого я услышал тотчас остановленный звон будильника буфетчика и пять минут спустя поднял руку, чтобы сделать ему знак через открытую дверь. Я хотел получить чашку кофе, а Вада провел со мной слишком много лет, чтобы я мог сомневаться в том, что он дал буфетчику подробнейшие указания и передал ему мой кофе вместе с кофейным прибором.
Буфетчик был истинное сокровище. Через десять минут он подал мне превосходный кофе. Я продолжал читать до рассвета, а в половине девятого, после завтрака в постели, я уже находился на палубе, выбритый и одетый. Мы все еще шли на буксире, но все паруса были поставлены против легкого попутного северного ветерка. Капитан Уэст и лоцман курили сигары в рубке. У штурвала я увидел человека, которого сразу признал за хорошего, настоящего работника. Это был не крупный человек – скорее ниже среднего роста. Но лицо его, с широким умным лбом, казалось интеллигентным. Позднее я узнал, что его зовут Том Спинк и что он англичанин. У него были синие глаза, белая кожа, седеющие волосы, и на вид ему можно было дать лет пятьдесят. Его приветствие «доброе утро, сэр» прозвучало весело, и он произнес эту простую фразу с улыбкой. Он не был похож на моряка, как Генри, юнга с учебного судна, и все же я сразу почувствовал, что он моряк, да еще и опытный.
На вахте стоял мистер Пайк и на мой вопрос о Томе он неохотно ответил, что это «лучший из всего котла».
Мисс Уэст вышла из рубки со свежим розовым лицом и своей полной жизни эластичной походкой и тотчас принялась устанавливать свои контакты с внешним миром. Спросив, как я спал, и услышав, что отвратительно, она потребовала объяснения. Я сказал ей о своем предполагаемом заболевании крапивницей и показал ей волдыри на руках.
– Ваша кровь нуждается в разрежении и охлаждении, – быстро заключила она, – подождите минутку. Я посмотрю, что можно для вас сделать.
С этими словами она сошла вниз и тотчас вернулась со стаканом воды, в котором размешала чайную ложку кремортартара[9].
– Выпейте это, – приказала она не терпящим возражения тоном.
Я выпил. А в одиннадцать часов утра она подошла к моему креслу со второй порцией лекарства. Тут же она сделала мне строгий выговор за то, что я позволяю Ваде кормить Поссума мясом. От нее мы с Вадой узнали, какой смертельный грех давать мясо маленьким щенкам. Затем она преподала способы кормления Поссума не только мне и Ваде, но и буфетчику, плотнику и мистеру Меллеру. К последним двум она отнеслась особенно подозрительно, потому что они обедали отдельно в большой задней каюте, где играл Поссум. Она откровенно высказала им в лицо свои подозрения. Плотник бормотал на плохом английском языке неловкие уверения в своей прошедшей, настоящей и будущей невиновности, униженно переминаясь перед ней с ноги на ногу на своих огромных ступнях. Оправдания мистера Меллера были такого же рода, но с той разницей, что произносились с мягкостью и галантностью истого честерфильдца.