- Ну, казаки, - перебил я его, - это еще понятно: они тогда были против крестьян, они друг дружке мешали местных обирать, а вот киргизы их съезд - отчего он очутился с казаками?
- Как вам сказать, - задумался Иван Карпыч. - Я, право, вам этого не сумею сказать. Ну, я думаю, что прежде всего у комиссаров, у казаков ведь войско было, а по кишлакам не забыли еще расправу в шестнадцатом году: подпугивало. Потом, думаю я, что мужики-то все-таки покрепче насолили киргизу, чем казаки... Да оно, может, все и не так, как я говорю, - может, казаки просто на съезд согнали киргизских чиновников - по городам набрали: сойдет, мол. А чиновники эти, известно, навсегда со Шкапским заодно были тоже Учредительное хотели устраивать. Так что не знаю, а все-таки получилось тогда, что все на мужиков ополчились... И несдобровать бы мужичкам - чего они сделают одни. А тут как раз солдатов с фронту понаехало - то отсюда, то оттуда. Иной, глядишь, почти выходит, что и в самом Петербурге был: "Я, говорит, знаю, за что мы там, в Питере, дрались. Я, говорит, не позволю". Да што тут: одним словом, с фронту солдат наехал. Один уж больно делен был - Павлов.
- Из фронтовиков?
- Да. Этот ничего не боялся. "Долой, говорит, сукиных детей. Какое там Временное правительство, когда нет его давно. Какая там учредилка, когда ее разогнали. Даешь Советы, чего там!" Комиссары это видят, что дело неладно - марш на съезд к крестьянам. "Так и так, мы, дескать, властью поставлены и будем ждать, когда Учредительное собрание соберется, а Совет народных комиссаров не признаем - долой его". Тут атаман Щербаков: "И я, говорит, тоже, и казаки все со мной". Тут и киргизы, что на съезде были: "Мы тоже, говорят, за это же самое, что атаман". Что ты будешь - глядят мужики: все на них. Ну, только Павлов подымается. "Ничего, говорит, это нам не страшно, а я вам лучше расскажу, что теперь кругом по свету делается, что в Москве, в Ташкенте..." Да и зачал. Доклад. Целую речь. Ему было мешать, его прерывать, а съезд кричит: хочу слушать, да и только. И вот уж он накачал, так распарил всех, что, когда резолюции стали разные голосовать, мужики почти что все за Советскую власть: и чтобы ее по области устанавливать, и чтобы Красную гвардию свою - одним словом, загорелось дело.
- Иван Карпыч, - говорю я, - а чего же Шкапский-то с Ивановым смотрели, неужто они не могли ничего поделать - сила же вооруженная была у них?
- Ну, у них. Так что? - ничуть не смутился Иван Карпыч. - Сила силой, а крестьяне все-таки наехали со всех сел-деревень. Тронуть их - ну-ка, тронь. Поговорят, мол, разъедутся, - думали комиссары, - а там мы опять... То есть я думаю, что так они полагали, комиссары-то. Ан вышло не так. Съезд-то уехал, а оставил после себя опять свой Совет и Совету наказал: делай дело, а не спи. Вот они, советчики, и давай к казакам подсыпаться, а особенно ко второму Семиреченскому полку. Там ребята все были дошлые, молодые, сами на фронтах побывали, а офицеров своих не любили, - это как раз было на руку советчикам. Вот они дружбу с полками и завели. Кружок там свой устроили. А еще кружок один из отпускных солдат - тут и Береснев был, - этого знает все Семиречье.
- Жив?
- Жив, чего ему - такие-то долго живут... Он, ишь, командует где-то теперь... Да, так эти самые кружочки вместе с Советом и стали дело свое затрафлять на комиссаров. А в Ташкент послали двух делегатов: рассказать, как дело обстоит, и помощи просить на случай. Вот Ташкент и давай бубнить: телеграмму за телеграммой, одну за другой, знай, жарит по Верному да по разным городам. "Все население, говорит, должно принять участие и свергнуть Временное правительство, а ежели этого не будет, то в Семиречье будут посланы войска, и тогда не пеняй. А расходы придется платить самим же советчикам". Как их ни прятали, эти телеграммы да приказы, а знала их вся область. И побаивалась, дрожала насчет шкурки, насчет кошелька. И вот один раз на митинге, надо быть - второго марта, комиссары арестовали несколько ребят из этих кружков. Попал один и от Совета, Гречка. Эх, как полк узнал, эх, как зазвенел: "Давай, говорит, на тюрьму, ребята, сейчас же всех освободить!" И поскакали. Сначала к войсковому кругу - ан там прослышали, - сбежали. Они к тюрьме - да всех и выпустили. Тут примыкать рабочие стали, город осмелел, с вечера отрядами собрался да к ночи от дома к дому, - всех главарей-то и арестовали. А казаков, прапорщиков - этих всех обезоружили: молчат. Силы-то, глядят, и нету у них. А в эту ночь буря была снежная - прямо страх как по городу гудело! Ночь, хоть глаза коли, а они все скачут да бегают кучками. "Куда?" - "В казарму, а вы куда?" - "Мы на склад"... Прибежали к Шкапскому - нет. "Куда ушел?" - "Не знаем". Сюда-туда - нет нигде. Только потом на мельнице - глядь, он и фартук надел, мукой забелил, и шапку старую, пинжак и валенки, честь честью, мельник настоящий. Тут его и сцапали, голубчика. А Иванов - тот половчее, в городе-то притих, запрятался, а потом и в Китай, в Кульджу, ушел - этого так и не достали...
Иван Карпыч остановился. Он говорил с большим воодушевлением и, видимо, устал.
- Ну, а дальше, - спрашиваю я, - как с властью: ревком создали, верно?
- Ревком, - сокрушенным голосом ответил Иван Карпыч... - То и дело-то, что ревком, да толку-то в нем - што было? Кто туда попал: у кого глотка шире была, тот и в ревком. Почитай, всего пяток настоящего-то народу было, а то - у-у-у! - Иван Карпыч прорычал как-то неопределенно, давая знать, что тут было нечто вовсе не ладное. - Пока готовились да выступали - тут все молодцами были, а как только до дела случилось, как шариками варить понадобилось - кому? Пяток, говорю, не больше. А то все черт-те што... И пошел кавардак...
- Ну, а чего же в Ташкент за помощью не обращались? Я думаю, там был народ?
- Как не быть: народу везде много, только работников вот не хватает, - заявил он поучительно и сурово. - Ташкенту - сейчас же телеграмму: переворотили, мол, - теперь помогай. А он прислал какой-то молодежи зеленой горсточку: "Больше, говорит, не могу, у самого нет ничего"...
- Значит, бедно?
- Ну, как же... Не деревня: самому работники надобны. Да, так это в Верном-то, - воротился он к оставленной теме, - пока там чесали затылки, а казаки знай себе съезды разные по уездам да подготовку ведут. Талгарская, Иссыкская, Большая и Малая Алматинская, Тастак - в этих гнездышках зашипели уж как следует: "Чего, дескать, робеть, коли не трогают?"