Держать, дип вас всех задери, держать стабилизацию! Нежнее. Ещё нежнее. Как пушинку. Как, в корму тебя, пушинку.
В тот момент, когда щуп и его призрачный двойник соприкоснулись, в субсвет как из проколотого пузыря рванул сноп яростного света — это стремилась на свободу диссипированная вокруг энергия. Поверхность же файервола, напротив, стала привычно темнеть, вот уже и первые звёзды показались. Незнакомые звёзды. Всегда разные. Всегда чужие.
Указатель номинальной мощности генератора остановился на восьми и, неуверенно подрагивая, начал расти.
— Есть первый якорь. Полтора петаватта, два.
— Есть второй, закрепление плохое, пока не замыкать, перезабрасываем… есть замыкание. Один эксаджоуль, один и пять.
Уф. Старикан сумел. И команда успела. Так. Четыре часа.
Столько у них теперь было времени, чтобы сбросить в субсвет шлюпку, спасботы, и попробовать обратно погрузиться, пока это место не разогрелось до миллиарда кельвинов.
Для безбрежности просторов космоса это была слишком быстрая война. И счёт тут шёл порой на доли секунды.
— Кормакур, на тебе эвакуация команды.
— Апро, капитан.
Ковальский[30] в последний раз с сомнением бросил взгляд на удаляющийся силуэт пятна. Ещё максимум час, и курсограмма миграции «Эпиметея» уведёт золотой шар станции так далеко к центру ячейки, что страшилище окончательно затеряется в мареве фотосферы.
Да, на этот раз пришлось попотеть.
Главная проблема макул не в том, что те слишком горячие — наоборот, холодная, на полторы тысячи кельвинов ниже номинала, плазма позволяла бушующему электромагнитному океану звёздной короны спокойно запускать свои нервные пальцы в толщу хромосферы, превращая и без того беспокойные приграничные области в форменный ад, где полевые воронки диаметром в добрые мегаметры орудовали с грацией отбойного молотка в посудной лавке, утрамбовывая пятно каскадными ударными волнами, что сотрясали недра звезды на сотни километров в глубину. Пока макула[31] поблизости — показатели потока лучистой энергии принимались танцевать джигу, а температура и плотность среды легко могли за секунду сменить порядок-другой.
По этой причине Ковальский предпочитал держаться от пятен подальше. Даже у такой прочной машинки, каким был «Эпиметей», значился свой предел, и лишний раз его нащупывать без особых причин не стоило.
По мере удаления макулы, указатели симметричности эллипсоида поля и дисперсии нагрузки на призме решётки всё сильнее уходили в зелёную зону, минус пять, минус шесть, уровень баланса энергии тоже вновь обосновался в положительной области, это якоря накопителей вновь начали отбирать у звезды растраченную на её же буйный нрав энергию. Фотосфера успокаивалась, вновь надёжно укрывая станцию в своих глубинах, и только порождаемые якорями шоки бубнили в эхолот данными о подвижной структуре недр звезды глубоко под внешними хромосферными ячейками.
Ковальский напоследок проверил радиационный фон в толще внешней брони, но и та была в норме. Если можно считать нормой то, что может изжарить тебя в доли секунды, стоит гамма-фону прожечь ещё жалких пару десятков сантиметров вглубь сферического зеркала.
Впрочем, это был лишь один из двух дюжины хорошо проверенных способов сгинуть в этом горниле, из которых самым простым вариантом была тривиальная гравитация — здесь текущая из недр конвекционной зоны энергия успешно противостояла тридцатикратной перегрузке, но стоило гравикомпенсатору вовремя не отреагировать на скачок плотности этой ненадёжной опоры, как спустя пару секунд и километром ниже «Эпиметею» придётся на собственном опыте столкнуться с тем, что астрогаторыв шутку называли «молотом Тора». Ошибок фотосфера не прощала.
Так, ладно, делать здесь вроде больше нечего. Буквально через силу Ковальский поднялся с операторского ложемента. Альциона D, при всей необычайной плотности и богатой населённости местного скопления, оставалась банальным бело-жёлтым карликом, так что энерговооружённость «Эпиметея» позволяла при желании погрузиться в её недра чуть не на половину радиуса (правда, потратить на это пришлось бы в лучшем случае лет шесть), для Ковальского тут ничего представляющего реальные сложности для астрогации не было, да и быть не могло. Исследовательской эту миссию нельзя было назвать даже с сильной натяжкой, и, по сути, главным твоим противником на дежурстве была скука.