– Керенский на этом настаивал.
– Настаивал? Попробую, ладно, хотя и считаю, что это глупо.
– И ещё. Я надеюсь, Лавр Георгиевич, что назначенный вами начальник отряда сумеет решительно и беспощадно расправиться с большевиками и с Советом рабочих и солдатских депутатов, если последний поддержит большевиков. Но командовать дивизией не должен генерал Крымов.
– А это-то почему?
– Вы знаете его репутацию. Это может вызвать раздражение в левых кругах.
– Да, но именно их мы и собираемся подавлять!
– Не совсем. Эсеров мы не трогаем. Вы, наверное, забыли, что я сам являюсь членом партии социалистов-революционеров, и Александр Фёдорович тоже к ним принадлежит с недавнего времени.
– Да, действительно, забыл. Ну и кого мне назначить?
– Краснова, например.
– Хорошо, но Пётр Николаевич пока приедет… Попробую, но…
– Но вот и отлично, – обрадовался Савинков. – Осталось на карте размежевать границы Особой армии.
Были приглашены генерал Романовский и полковник Барановский.
– Петроград мы выделяем в особую зону, а Временное правительство сумеет самостоятельно навести порядок? – засомневался Романовский.
– В городе будет введено военное положение, – ответил Савинков.
– И какие же войска будут в городе и кому подчиняться?
– Это ещё решим, – ушёл от ответа Савинков.
– Финляндская группа войск тоже войдёт в Особую армию? – влез в разговор Барановский.
– Разумеется, – ответил Корнилов.
– А кому будет подчиняться петроградский железнодорожный узел, мы не знаем. И как будет осуществляться связь с данной группой?
Все посмотрели на шурина Керенского с удивлением, а Савинков подумал, что Барановский, наверное, сам не против командовать гарнизоном Петрограда.
– Я тоже в этом сомневался, Борис Викторович, – сказал Корнилов.
– Всё уже решили, – недовольно произнёс Савинков, – зачем ещё раз поднимать этот вопрос?
На следующий день состоялось совещание представителей армейских комитетов и фронтовых комиссаров. На нём был отклонён проект положения о новом статусе комитетов и комиссаров, где их функции сводились лишь только к хозяйственной и культурной деятельности. Постановили ничего не менять.
– А вот это я никогда не подпишу! – вспылил Корнилов. – В армии, как и на корабле должен быть один командир! Один! Он должен отвечать за всё! В боевой обстановки он не должен терять время на споры с комиссаром!
Корнилов решительно встал и вышел из помещения. Комиссары растерянно смотрели на закрытую дверь.
– А это пахнет заговором и контрреволюцией, – сказал комиссар 8 армии Вянзягольский.
Савинков покидал Могилёв, Корнилов его провожал.
– Как вы всё-таки относитесь к Временному правительству, Лавр Георгиевич?
– Я буду всемерно поддерживать Александра Фёдоровича. Это нужно на благо отечества. Передайте это ему. Пусть ни в чём не сомневается.
Для Савинкова всё складывалось как нельзя лучше. В дороге к нему подсел комиссар Вянзягольский и сообщил о заговоре против правительства, что зреет в Ставке. Савинков отвечал уклончиво. Заговор против правительства его не интересовал, его интересовал складывающийся в будущем триумвират: Керенский, Корнилов, Савинков.
Корнилов пригласил к себе Лукомского, Крымова, Завойко и Аладьина. В Ставке были уверенны, что Аладьин, десять лет, проживший в Англии и носивший погоны лейтенанта английской армии, в сущности, шпион этой самой армии. Что ж, пусть союзники знают, что происходит в Ставке русской армии.
Корнилов радостно сообщил, что дальнейшие действия согласованны с Временным правительством и никаких препятствий, быть не должно.
– Всё складывается хорошо, – констатировал он.
– Даже слишком хорошо, – хмуро сказал Лукомский, – так хорошо, что даже не по себе становиться.
– Не надо быть таким мнительным, Александр Сергеевич, – весело ему ответил Корнилов.
– А почему они не хотят, что бы корпусом командовал Александр Михайлович? – Лукомский кивнул на Крымова.
– Савинков боится, что Александр Михайлович слишком решительный и может повесить лишних 20-30 человек.
– Лишних вешать не буду, – мрачно пообещал Крымов.
Генерал Крымов человек упитанный, если не сказать – тучный. Обычно люди с такой комплекцией флегматичны и малоподвижны. Но Крымов кипел энергией. Его любя прозвали «Бешеный слон». Глядя на него, Корнилов говорил: «Бедные лошади, как они его выносят? По опыту моей жизни, господа, Крымову лучше всего ездить на верблюде».
8
Владимир Николаевич Львов входил в состав первого Временного правительства под началом его однофамильца Георгия Евгеньевича Львова. Он занимал должность обер-прокурора Святейшего синода, так как был известен как крупный специалист по делам Русской церкви. Свою работу на этом поприще он быстро превратил в ад для архиереев русской церкви. Больше мешал, чем помогал в работе Предсоборного совета.
Владимир Николаевич был человеком не далёкого ума, но сам себя считал прозорливым и хитрым. Он никогда не доводил начатое дело до конца. Начал одно, потом увлекался другим, бросив первое. Окружающие считали его человеком безобидным, но страшным путаником. Всё, что можно перепутать, а за одно, что и нельзя, он обязательно перепутает.
В новое Временное правительство в июле 1917 года Керенский его не включил. Львов не то, что бы обиделся, а впал в бешенство. Он всем и каждому, на каждом углу кричал:
– Керенский теперь мой смертельный враг!
Многим он казался не вменяемым и действительно «одержим дьяволом», как утверждали архиереи церкви.
Но через некоторое время настроение у него переменилась на противоположенное. Теперь он опять на каждом углу всем и каждому доказывал, что министр-председатель его друг, и даже больше: его старший друг, хотя Керенский был его младше на девять лет.
В результате о нём не забыли и пригласили на Московское совещание.
Иногда складывается впечатление, что высшие силы ведут человека по определённому маршруту к цели, известной только им.
Надо же было так случиться, что в Москве, в гостинице «Националь» Львов встретил своего знакомого некого Добрынского, такого же пустобрёха.
– А вы знаете, Владимир Николаевич, – сказал он Львову, – только что вернулся из Могилёва. Из Ставки.
Добрынский многозначительно посмотрел на Львова и продолжил:
– С одного совещания на другое. Но там секретное. Да, секретное.
Добрынский действительно был в Могилёве по своим делам. По дороге он познакомился с Аладьиным. И каково же было удивление, что Аладьина встречали и препроводили в Ставку. Добрынский страшно завидовал: «За что людям такое счастье?» Его никуда не приглашали, с ним никто не советовался, но так хотелось. Ведь время царедворцев кончилось. Не так ли? Демократия! А разве он, Добрынский не народ?
– Вам, милейший Владимир Николаевич, я могу рассказать, но под большим секретом, потому что вы человек честный и порядочный. Поклянитесь, что вы никому не расскажите.