— Спокойно, спокойно, дружище, — успокаивающе сказал я, огорчённый своей выходкой.
Но могучие крылья уже поймали свой ритм, и птица снова, не дожидаясь сигнала поводьями, вернулась на прежний курс и высоту, которые я установил.
С чего вдруг, мне взбрело в голову возвращаться на место первого лагеря, спрашивал я себя? Что я хотел там увидеть? Какие раны, так мною и не полученные, разбередить? А может, просто умереть?
Меня не было в лагере, когда его громили.
«Ну так кричи об этом горам, дурак, — думал я, — когда Ты останешься один. Провой им своё страдание и пролей слёзы гнева, когда никто кроме них тебя не услышит и не увидит».
Камень твёрд, он не плачет. Меч молчалив, он говорит только с плотью, коротко и стремительно.
Насколько недостоин я оказался алого цвета!
Ночь скрывала горы в темноте, но время от времени, когда ветер на краткий миг внезапно отдёргивал занавес облаков, горный ландшафт, раскинувшийся внизу, проявлялся во всей своей красоте и величественности.
К этому моменту в небе осталась только одна луна, самая большая из трёх гореанских лун, Жёлтая Луна. Поводья холодили руки. Обычно они податливы как шнуры, но на холоде они затвердели и ощущались как проволока. Я часто поднимал руки ко рту и пытался согреть их дыханием, а заодно стереть растаявший снег с лица и глаз. Под курткой я носил тёплый свитер, связанный из шерсти скачущего хурта, а под шлемом шапку из того же материала. На ногах у меня были тарновые сапоги и узкие кожаные брюки. Маленький баклер висел на седле слева. Пика торчала из своего крепления справа. Седельный лук был закреплён на своём месте, позади меня, а два колчана были приторочены по обеим сторонам седла и закрыты крышками, во избежание потери стрел. Седельные ножи также были на своём месте, как и ананганские дротики, прикреплённые к задней луке седла, по одному с каждой стороны. Хотя седельные ножи прекрасно сбалансированы для использования их в качестве метательного оружия, большинство моих парней предпочитали дротики. Их наконечники, кстати, не были покрыты ядом. Мужчины, как правило, оставляют смазанные ядом оста булавки и кинжалы свободным женщинам. Это, кстати, одна из причин, по которой многие воины требуют, чтобы пленная свободная женщина разделась самостоятельно, чтобы не столкнуться со скрытыми в складках одежды устройствами, одной царапины, от которых может быть достаточно, чтобы их конец оказался печальным и скорым. Иногда похититель может вежливо поинтересоваться, не содержат ли предметы одежды женщины подобные секреты. Если она отвечает утвердительно, то её просят удалить такие предметы и положить их перед похитителем прежде, чем она начнёт раздеваться. Если она попытается скрыть какое-либо из столь смертоносных устройств, её могут убить немедленно. То же самое её ждёт, если она отвечает отрицательно, но при осмотре вещей её ложь будет обнаружена. Уже после того, как она раздета и обезоружена, её можно спокойно осмотреть, оценить и принять решение, может ли она представлять интерес, подразумевая тот интерес, который женщины как таковые могут представлять для мужчин, то есть, стоит ли она того, чтобы быть рабыней. Если её находят интересной, вопрос обычно решается очень быстро, её порабощают. Если женщину сочтут не имеющей особого интереса, её обычно или прогоняют, как есть раздетой и опозоренной, или, иногда, удерживают ради выкупа, держа нагой на цепи. В большинстве городов, кстати, считается преступлением, караемым смертью, если рабы касаются оружия.
«Хо! — мысленно воскликнул я. — А это ещё что такое? Да!» Крылья перестали быть воздух. Птица теперь парила, плавно снижаясь, причём без какой-либо команды с моей стороны. Тарн узнал это место, даже несмотря на снег и темноту. Он помнит его гораздо лучше меня. Оно всё ещё ближе ему, чем его новая квартира. Похоже, он ожидает найти своё стойло, тёплую, сухую солому и окорок табука на крюке. «Нет, приятель, — подумал я. — Всего этого здесь теперь точно не будет. Тебя здесь не было, в тот момент, когда асигару Ямады, размахивая глефами и факелами, ворвались в долину. Скольких мог бы Ты, в своей ярости, сжимая в когтях, разорвать клювом, прежде чем опалённый и изрубленный, упал бы наземь, направив свой последний взгляд в небо? И меня, дорогой мой товарищ, тоже не было здесь. Я был далеко, и мой клинок мирно спал в своих ножнах. Я пережил своих людей, а следовательно, оказался недостоин их».
Привстав в стременах, я посмотрел вперёд и вниз поверх головы снижающейся птицы. Земля уже была присыпана тонким слоем снега, а снегопад и не думал прекращаться.