— Не могу я до этого подняться, — мягко возражал тать, — а правда моя такая, что ее снизу любой увидеть может. Вот я за нее и стою. Отпустишь ты мне этот грех, святой отец?
Посмотрел священник на Гордея Циклопа в упор и обмер: морда такая разбойная, что не будет для него большим грехом придушить несогласного в церкви.
— Каяться тебе надо больше и гордыню свою не показывать. Ты же только для вида на коленях стоишь, а сам глазом все на баб косишь, что у икон стоят.
— И в этом я грешен, святой отец. Отпусти же мне грехи мои. А там я окрепну. Глядишь… и на путь истины встану.
Священник горестно повел плечами, а потом махнул дланью, обрекая татя на раскаяние:
— Голову подставь, епитрахиль накину.
Мария Темрюковна пришлась не ко двору. Она не походила на русских баб ни ликом, ни характером — черноволосая и худа, как трость. Ее быстрый говор можно было услышать едва ли не во всех концах дворца. Она распоряжалась так, как будто царский двор был ее собственной комнатой. Мария не стеснялась показываться с открытым лицом, и бояре не всегда успевали наклонить голову, чтобы дерзким взглядом не смутить «ангела».
Однако Марию Темрюковну больше называли чертовкой, вспоминая о том, как она огрела плетью Никиту Захарьина, а на лошадь взбиралась без помощи рынд, да так лихо, что ни у каждого всадника получится. А однажды, потехи ради, отобрала пищаль у одного из стрельцов и стала палить по пролетающим воронам. В своих шалостях царица напоминала юного Ивана, который охоч был до забав и выдумок, и если бы не ее царственный чин и не платья, которые полагалось носить Марин, как всякой бабе, возможно, многие ее шутки удались бы и напоминали веселые забавы. Так, однажды она одела в царские наряды одну из девок и потешалась, глядя из окна, что весь двор отдает почести истопнице, как будто она и вправду царственная особа.
О царицах мало что говорили во дворе во все времена. Те редкие минуты, когда матушка должна была предстать перед двором, воспринимались как праздник. Ближние бояре могли увидеть государыню рядом с царем во время трапезы. И даже здесь невозможно было услышать ее голоса, она казалась частью той обстановки, в которой потчуют гостей, и только маленькие кусочки, отправляемые царицей в рот, позволяли судить, что она живая.
Мария Темрюковна была иной.
Двор шептался. Оглядываясь на Кремль, вполовину голоса судачила о проделках царицы Москва. Дескать, не повезло Ивану с государыней, каково ему терпеть, если она перед народом платье задирает, когда на лошадь ступает. Видать, так царица бойка, что сам царь с ней справиться не может.
А еще слушок пополз липкий, будто бы царица пожелала в стольниках видеть своего младшего брата, крестившегося с ней в один день под именем Петр.
Прослышав о том, что в столице судачат о назначении Петра Темрюковича в стольники, царь нахмурился. Род Темрюка никогда прежде не служил при московском дворе, и любое возвышение чужака над столбовыми дворянами обидит многих.
Как ни близок Петр Темрюкович к самодержцу всея Руси, но старых слуг государь обижать не хотел.
Царицу Марию государь застал в девичьей. Девки заплетали ей косы. С некоторых пор царица окружила себя красивыми девицами, совсем не оглядываясь на их знатность, и многие родовитые боярышни оставались не при деле — сиживали в отцовских теремах и плели кружева. Своих девок царица подбирала всюду: на выездах по слободам, на прогулках и во время оленья. Одну из своих любимых девок царица приглядела в стрелецкой слободе, когда та шла с коромыслами по воду; другая и вовсе была из подлых людишек, но едва она переступила московский дворец, как Мария выторговала у царя для нее земельки, на которой могла бы уместиться небольшая деревенька.
Уступчивости Ивана Васильевича удивлялись многие, но только не Мария Темрюковна — она всегда получала то, чего желала.
Сейчас великий князь Московский решил стоять на своем.
Девки не разбежались — это боярышни скромны, а крестьянки, которыми окружила себя царица, простодушны, пока не выпроводишь, не уйдут.
— Вчера ты меня просила о том, чтобы я поставил в стольника твоего брата.
— Да, государь.
— Я обещал подумать.
— Именно так. Я это помню, государь, — поднялась Мария, не забыв отвесить царю поклон.
— Так вот, Мария, стольником ему пока не бывать. Дорасти он должен до такой чести! На московском дворе твой род не служил, а потому пускай пока в дверях постоит.