Чудит царица!
Не бывало до нее таких. И Иван обожал черкесскую княжну, — ему нравилось ее худощавое и такое же крепкое, как дамасская сталь, тело. На язык Мария была остра, как татарский клинок, и, потешая Ивана, могла выплюнуть скверное мужское словцо.
Иван Васильевич любил захаживать в женскую половину дворца, где все девки были одна краше другой. Приобнимет иной раз государь за талию какую-нибудь скромницу, шепнет на ухо ласковое словечко, а девке оттого радость великая.
Все чаще Иван Васильевич устраивал трапезу в покоях царицы, а рядом с ним теперь сидели новые любимцы — Федор Басманов[75], Афанасий Вяземский[76], Малюта Скуратов[77]. Вместо стольников государю и гостям прислуживали сенные девки, которые озоровато зыркали на господина.
Хозяйкой была Мария. Царица хлопала в ладоши, и из дверей выходили красивые девушки, держа в руках подносы с кушаньями и напитками крепкими. Государю зараз прислуживало шесть девок. Они стояли по обе стороны от него и накладывали в золотые блюда заячьи почки, икры белужьей и семгу вяленую. Иван Васильевич весело черпал ложкой угощения, слизывая морковный соус с губ, и хвалил Марию:
— Умеешь принимать господина, царица. Вижу, и девок самых красивых отобрала, чтобы царю-государю своему служили.
Супружница скромно созерцала мраморный пол. И, глядя на нее, Ивану Васильевичу с трудом верилось, что это она вчера вечером чистила бояр на Красном крыльце, да так, что у языкастого Захарьина слова глубоко застряли в глотке и не могли наружу прорваться даже хрипом.
— И я, и девки мои в твоей власти, государь, — подняла глаза на Ивана царица Мария.
Вот он, тот огонек, которым отличается царица от всех познанных девок, — глянула разок, и запылала страсть, хоть сейчас уводи в Спальную комнату.
Закусил Иван Васильевич желание заячьей почкой и отвечал:
— И девки, стало быть?
Взгляд у Марии Темрюковны сделался целомудренным совсем — научили ее русские прелестницы застенчивости.
— Девки тоже.
— А ведь я могу и согласиться. Не боишься того, государыня? — посмотрел Иван Васильевич со значением на одну из боярышень.
Зарделась девица, будто взглядом государь сорвал с нее сразу все платья до исподнего.
— Не боюсь. Если пожелаешь, Иван Васильевич, так сама тебе приведу в комнату любую из девок.
Иван Васильевич хмыкнул, осмотрелся по сторонам. Его любимцам не было дела до разговора самодержца с супругой: князь Афанасий Вяземский держал за руку одну из девиц и, видно, сумел нашептать такие ласковые слова, от которых боярышня почти сомлела и готова была в бесчувствии расшибить лоб о мраморный пол; Федор Басманов, напротив, был напорист и дерзок, он без конца гладил проходящих боярышень по пышным местам, и, оборачиваясь на раскрасневшееся лицо молодца, редкой из них хотелось прогневаться; даже Малюта Скуратов лыбился так, как будто сумел заполучить боярский чин, серьезны были только глаза, настороженно взирающие на всякого, как будто выискивали чародейство или еще какое-нибудь лукавство.
— Что ж, давай проверим, какова ты на самом деле, — не сразу отвечал Иван Васильевич. Глаза государя замерцали, словно кто-то неведомый пытался загасить в них полымя. — Приведи ко мне после полуночи… вон ту деваху! — ткнул перстом самодержец в статную девицу, которая низко склонилась над столом, отчего ее огромные груди, того и гляди, могли оказаться на блюде с икрой.
— Фаина? — постаралась не выразить удивления Мария Темрюковна. Кто бы мог подумать, что ее муженьку нравятся и такие девицы. — Будет она у тебя.
— И еще вот что, царица, пусть девки твои натрут ее благовониями и настоями разными. Не люблю я смердящих!
— Как угодно, государь, — наклонила голову Мария и украдкой взглянула на князя Вяземского, который уже приобнял боярышню за плечи, а та потянулась всем телом к сильной руке удальца, словно весенняя лоза к солнцу.
Уколола ревность великую княжну. Она едва совладала с собой, чтобы не плеснуть на платье боярышне кубок рейнского вина. Вот была бы потеха!
Однако вместо этого Мария Темрюковна пожелала:
— Скучно что-то у нас в палатах. Зовите гусляре, пускай о добрых молодцах попоют.
Привели гусляре, которые чинно сели на лавку и стали дергать струны, подпевая слащавыми голосами.
75
77