И, усмехнувшись, ушел, оставив озадаченного Басманова наедине со своими мыслями.
Пиры, которые стали проводиться у царицы, уже ничем не отличались от тех, какие в свое время проходили на царской половине дворца: и плясунов не меньше, и веселье такое, что кипятком льется через край, но главное— девок было не меньше. И если ранее царь подбирал девиц сам, то теперь он доверял вкусу Марии Темрюковны. Все отобранные девицы чем-то напоминали царицу: были, как правило, чернявые, худосочные, с тонкими талиями, да такими, что можно переломить двумя пальцами; не уступали девки царице и в темпераментности — были так же горячи, как вскипевшее молоко. И царь уже без стеснения после каждого пира указывал пальцем то на одну, то на другую девицу. Они вы порхали из-за стола с легкостью вечерних мотыльков и следовали за царем с той покорностью, с какой невольницы идут за своим повелителем.
Не все знал Иван о своей супруге и совсем уж не догадывался о том, что часто этот пир продолжался без него, а главным хозяином был князь Афанасий Вяземский. Царица прогоняла девок, закрывала комнаты и наедине пировала с красавцем. И князю не верилось, что час назад Мария была холодной, как лед на Клязьме, а сейчас покорна, как рабыня, и ласкова, как домашняя кошка. Мария ласкала князя Вяземского с тем жаром, о котором не подозревал и сам Иван Васильевич, и нерастраченная нежность водопадом обрушивалась на голову Афанасия Ивановича, грозила завертеть, затопить его в водовороте разбушевавшихся страстей.
— А ежели царь прознает? — шептал Афанасий, погрузившись в мягкие покрывала. — Убьет?
Нежным прикосновением Мария Темрюковна гасила опасения князя.
— Не убьет! Не посмеет! Я сама ему голову отверну.
Афанасий улыбался. Это было близко к правде: если кто и мог справиться с Иваном Васильевичем, так это такая фурия, как царица.
Не оторвет Иван голову своей супружнице, не под силу. А если и надумает столкнуться с царицей, то разобьется хрупкой скорлупой о ее характер, который ничем не уступал в прочности броне ратника.
Легче стало Афанасию Ивановичу, авось и вправду государь не засудит.
И сам князь Афанасий Вяземский тоже не знал всей правды о царице. Видно, гулял в ее крови такой бес, который не давал Марии Темрюковне покоя, вот оттого стала она засматриваться на молодых окольничих боярской Думы, и месяца не прошло, как она сумела поменять шесть любовников из ближайшего окружения царя, которые теперь поглядывали на Ивана Васильевича совсем другими глазами— как-никак познали жену самого самодержца всея Руси!
За первые полгода совместной жизни у Марии Темрюковны было не меньше любовных связей, чем у Ивана Васильевича в холостое время. Казалось, государя совсем не заботило благочестие жены, если его что-то и волновало, так это женская половина дворца, до отказа наполненная прехорошенькими девицами.
Ненадолго царя смутила смерть митрополита Макария, который являлся духовником Ивана и оставался последним человеком, который, нахмурив брови, мог высказать государю обидную правду. Иван Васильевич побаивался сурового старика с детства, хотя митрополит не драл его за уши, не шлепал за шалости по мягкому месту, но мог пригрозить венчальному отроку Божьей карой, отчего у государя надолго пропадало желание баловаться. Митрополит Макарий смотрел всегда на Ивана Васильевича так, как будто из поднебесья, переродившись в карие глаза, взирал на отрока сам Господь. И с уходом Макария государь подумал о том, что не существует уже на земле той силы, которая способна была бы осудить его. Иван Васильевич был выше всех, выше епитимьи, наложенной на него, и только небо могло быть ему судьей.
Некогда митрополит казался Ивану всесильным, как может быть не ограниченной в своей власти Господня воля: суровый старик изгонял из храма и наказывал отступников, крестил язычников и по-отечески журил царицу, и вот сейчас в дубовой домовине лежало только подобие великого старца.
Еще год назад при одном его появлении в монастырях трепетала вся братия, игумен сгибался последним послушником, а прочие старцы видели на челе митрополита печать Святого Духа.
В малолетстве государя митрополит Макарий был безраздельный господин, а бояре, обращаясь к святителю, частенько путали слова — «государь» и «владыка»; митрополит был таким же батюшкой для московитов, каким Василий Третий был для своих холопов, и ни один вопрос в боярской Думе не проходил мимо пытливого ума благочестивого монаха. Макарий карал и миловал, рвал грамоты о мире и принимал послов с челобитной. Если кто и обладал полной властью при малолетнем государе Ваньке, так это был московский митрополит Макарий.