— Девка аль нет? — поинтересовался Гришка.
— Девка, — едва пробился через щеку румянец.
— Служивый, мы теперь с тобой родственники, — не унимался отрок. — Ты бы мне за сестру три рубля дал. Ты с нее более получишь, когда она по хозяйству начнет прибирать.
— Дулю тебе под нос, а не три рубля! Столько я на государевой службе и за неделю не имею. А если хочешь по-родственному, так ко мне поедем, там и разопьем красного винца.
Это предложение отроку понравилось, и он, развернув телегу, поехал вслед за Григорием по Тверской дороге.
Парфения родила двух дочерей, которые, в отличие от дородной родительницы, выглядели неимоверно худыми, и если бы не резвость, делающая их похожими на вращающееся веретено, девочек можно было бы принять за хворых. Ликом девицы напоминали мать — были так же круглолицые и точно такие же хохотуньи.
Не сразу Иван Васильевич обратил внимание на Скуратова. Бывало, по несколько раз в день мимо проходил и взирал на стражу как на некое приложение к царским хоромам, словно и не отроки стоят, а чурбаны для кафтанов. А тут однажды ткнул кулаком в плечо и спросил:
— Правда, что валун в пятнадцать пудов поднять сумеешь?
Зарделся под царским взором караульничий:
— Правда, государь.
— А правду про тебя говорят то, что ты лошадь на себе с Клязьмы вынес?
Девицей робкой горел Григорий под царскими очами.
— Не однажды это было, государь. Забавы ради так делаю, когда народ на базаре повеселить охота.
— А за веселье-то тебе чарку наливают?
— Не обижают, государь, наливают! — воспрянул Гришка. — Бывает, и две.
— А всадника с конем можешь поднять?
Подумал основательно Гришка, а потом отвечал:
— Если прикажешь, тогда смогу!
— Вот такие мне слуги нужны, отныне при моей особе находиться станешь.
— Спасибо за честь, государь Иван Васильевич, — трижды ударил челом Скуратов-Бельский.
— Лошадь, говоришь, поднимешь. Хм, мал ты для такой силы, Малюта, — перекрестил Иван Васильевич слугу.
С тех пор редко кто называл Бельского по имени, и прозвище пристало к Григорию так же крепко, как клеймо к меченому жеребцу.
Уже через полгода Иван Васильевич отметил усердие Малюты Скуратова, доверив ему во время богомолья в Вологде нести за собой посох, а потом и вовсе к себе приблизил — сделал думным дворянином. Поежились родовитые бояре, покосились на безродного, да скоро смирились под строгим взглядом самодержца.
Малюта ходил за государем цепным псом, зорко посматривая по сторонам, будто за каждым углом ждал для самодержца какой-нибудь каверзы, и прикажи Иван Васильевич: «Ату их!!!» — разорвал бы зубами дюжину отроков. Совсем неожиданным для Малюты было и новое назначение. Приобнял Иван Васильевич холопа за плечи, посадил рядом с собой и сказал:
— Дорог ты мне, Григорий Лукьянович! Господь не дает соврать, дорог! Немного у меня таких верных слуг, как ты, осталось. Кто и был, так того землица прибрала, а кто сам от меня отступился. Ну да Бог с ними! Всем я прощаю, ни на кого зла не держу. Не любят меня бояре, зла мне все желают.
— Народ тебя любит, государь Иван Васильевич.
— Народ-то любит, — не стал возражать Иван Васильевич, — как ему меня не любить. Только и делаю, что о нем пекусь. Только ведь я сейчас не о народе говорю, а о боярах! Натерпелся я от них, Гришенька, с самого малолетства. Есть-пить они мне не давали. Обижали меня, сироту. Ходил я бос, рва, дан. Никто пожалеть меня не хотел. Все тайком блины с Кормового двора таскал. Сироту всякий обидеть может, на это силы не надобно. И не расскажешь, сколько я всего натерпелся. Кто мою матушку со света сжил? Бояре! Кто меня вдовцом сделал? Бояре! А Шуйские и вовсе себя старшими возомнили, на московский стол с жадностью зарятся. Эх, Мишенька, не расскажешь всего, обида у горла стоит, того и гляди что расплачусь. Извести меня бояре хотят, а потом самим моей вотчиной заправлять.
— Кто же они, эти враги, государь?! — был потрясен откровением царя Малюта Скуратов.
— Да разве их всех перечислишь, Малюта! — Сейчас государь предстал другим, беззащитный, как ребенок, и Григорий хотел накрыть его своим телом, как это делает клуша, спасая нерадивого цыпленка от ястреба-разбойника. — Да ты их знаешь — Шуйские, Воротынские, Курбские… Да разве всех их упомнишь! А сделать ничего с ними не могу, потому что все они мои советники думные. С ними мне голос держать. Меж собой-то они все худое про меня молвят, а в глаза государю лукаво ласковые речи молвят. Не всегда разглядишь правду. Вот так-то, Малюта. Вот на таких мужах, как ты, Григорий Лукьянович, и держится мое царствие. Если я кому-то из бояр и доверяю, так это Даниле Захарьину, да и то потому, что он мой родич, а сыновья мои ему племяшками приходятся.