Видать, царь и вправду отрекался от царствия всерьез, если не пожелал брать трон — один из символов самодержавного величия.
Трон стоял у самой стены, развернувшись спинкой к выходу, как будто кто-то, уходя, пнул его с досады.
Гордей Яковлевич приблизился к царскому месту. Тронул рукой подлокотники, и пальцы почувствовали ласку бархата. Сиденье было обито атласом, и, видно, царь чувствовал себя на мягкой обивке очень уютно.
Гордей развернул трон, который оказался очень тяжелым, и теперь он совсем не удивлялся, вспомнив, как трое дюжих отроков несли его на плечах, низко согнувшись под дубовой тяжестью. Некоторое время Гордей Циклоп рассматривал резьбу, выполненную с таким искусством, что казалось, достаточно окропить живой водой, чтобы двуглавый орел у самого изголовья воспарил к потолку, а фигурки апостолов приняли плоть.
Удобно, должно быть, было на троне государю. Отсюда не то что Москва — вся Русь видна!
Гордей осторожно опустился на царский трон.
Отсутствие Гордея Циклопа прошло незаметно для обитателей сторожевой башни, но сам тать уже возвращался иным. Словно надкусил самодержавного яблока, и сок его глубокой отравой просочился вовнутрь.
Гордей Циклоп хотел повелевать!
Мало теперь ему было Москвы. Всю Русь подавай с потрохами!
Следующего дня великий тать разослал во все концы Московии гонцов с посланиями: «Почитать и привечать детей братства. Исполнять волю Гордея Яковлевича, как если бы это был наказ самого царя. Встречать гонцов с хлебом и солью, как посланников Божьих, и честь им воздавать великую!»
Простившись с Москвой и помолившись напоследок в древних хороминах, в большие и малые города расходились сотоварищи Гордея Циклопа, которые должны были на окраинах создавать братства нищих, по могуществу не уступающие содружеству сторожевой башни.
При прощании каждого из них Циклоп Гордей вещал словесами:
— Создайте в городе братию по нашему образцу и подобию, сами же станете во главе и будете управлять ею по своему иномыслию.
Это были те самые десять монахов, с которыми когда-то Гордей завоевал Москву; теперь он окреп настолько, что мог позволить себе отпустить их в дальние края.
— Слушаемся, батюшка Гордей Яковлевич, — кланялись монахи.
— Будьте в этих городах строгими отцами и справедливыми судьями. Понапрасну не карайте и людей не обижайте. Крепите свою мошну и денег зазря не тратьте! И еще… вы должны слушать мой указ, как если бы он исходил от самого Бога. Сила наша в многолюдье и деньгах, а потому расширяйте свою братию и крепите казну. Деньги с вестовыми переправляйте в Москву в срок!
— Слушаемся, батюшка, — челом били разбойнички расходились каждый в свою сторону: в Тверь, во Владимир, в Звенигород, в Кострому, в Вологду…
Циклоп Гордей действовал подобно князю-завоевателю, изо дня в день расширяя свои просторы, делая их все более безграничными. Поначалу это был небольшой закоулок Москвы, где стали собираться бродяги, совсем скоро его владения включали не только стольную, но и примыкающие к ней посады, а вот теперь Гордей Яковлевич замахнулся на многие города Руси. Эта битва была бескровной, просто царствие, которым долгое время повелевал Хромец, пришло в упадок, и челядь, признав в Гордее крепкого хозяина, добровольно сдавалась на его милость.
Совсем скоро со всех городов Руси маленькими ручейками потекут в Москву пожертвования, и казна Гордея Циклопа распухнет от небывалого прибытие.
Гордей Яковлевич захотел иметь точно такой же трон, как у самодержца, чтобы, опрокинувшись на его широкую спинку, мог бы лицезреть свои бродяжьи колонии за много сотен верст.
Трон был изготовлен ровно за неделю самым искусным столяром Москвы, только вместо орлов у изголовья было вырезано злодейское лицо самого Гордея Циклопа. Посмотрев на работу, Гордей остался доволен и заплатил мастеру столько гривен, сколько у удачливого купца не выходило и за полгода торговли.
— Батюшка! Отец родной! — бросился в ноги татю мастеровой. — Пожаловал так пожаловал! Если чего потребуется сделать, так ты сразу ко мне приходи. Лучше меня все равно никто не смастерит, а тебе и за так сделаю.