Силантий приостановился. Веселье оставалось позади и напоминало о себе только яркими языками пламени. Впереди — белая стена, похожая на темницу, из которой они только что выбрались. Морозно. Люто.
— На Монетный двор-то уж теперь не возьмут?
— Не возьмут, — согласился Нестер.
— Я более ничего делать не умею, окромя как чеканы, — который раз жалел Силантий.
— Кабы нам чеканы да кузницу свою, — мечтательно протянул Нестер, — мы бы с тобой такие гривенники делали, что от настоящих не отличишь!
— Да что ты говоришь такое, Нестер! Побойся Бога! Едва из темницы выбрались, и, не будь амнистии, неизвестно, сколько бы сидеть! А другие, что против правого дела пошли, так пламенного олова испили.
— Да будет тебе, — махнул рукой Нестер, — о завтрашнем дне думать надо. Не на паперть ведь нам идти!
— Что же ты предлагаешь? — призадумался Силантий.
— А чего тут делать? Ты про Яшку Хромого слыхал? — вдруг спросил Нестер.
— А кто же про него не слыхал? — изумился Силантий.
Яшка Хромой был известный московский вор. Некогда он был бродячим монахом: ходил по дорогам, выпрашивал милостыню. Но однажды попался на краже, за что отсидел год в монастырской тюрьме. Братия наложила на него епитимью и весь следующий год запрещала ему молиться в церкви, а велела во искупление грехов седеть на паперти и просить, чтобы за него помолились Добрые люди. А когда срок наказания иссяк, он снова сделался бродячим монахом, кочуя из одной обители в другую. Яшку Хромого знали не только в Москве, он хорошо был известен в Новгороде, где прожил целый год и прославился как отменный кулачный боец. Приходилось ему бывать и в Переяславле, в Ростове Вёликом, Костроме и Суздале. Монах был приметен не только огромным ростом, но и знаменит драчливым характером. Сказывают, как-то в пьяной драке набросились на него с полдюжины молодцов, так он забавы ради раскидал их но сторонам. Видать, просторные русские дороги приучили к вольнице, он совсем оставил обитель. А тут еще и грех случился: понесла одна девка да и указала на Яшку. За эту провинность следовала епитимья посерьезнее. Собрал он тогда горстку таких же бродячих монахов, как и сам, и ушел в леса. Скоро о Яшке заговорили по всей России. Он перебирался со своим небольшим отрядом по дорогим и грабил богатых купцов. Происходило это так: из-за леса появлялся босой и оборванный монах огромного роста, тяжелые вериги[28] склоняли его бычью шею, через прорехи на рясе была видна власяница[29]; он протягивал длань вперед и слезно умолял:
— Господа купцы, пожалейте сиротинушку, не обидьте его отказом. Христа ради прошу, подайте на пропитание бродячему монаху пятачок.
Получив пятак, долго кланялся, но с дороги не уходил, а потом добавлял:
Мало, государе купцы. Неужто не совестно вам? Добавьте еще гривенник.
— Сколько же ты хочешь, чернец? — удивлялся иной купец наглости монаха.
— Воя у тебя в телеге тюки, кажется, есть, а в них, по всему видать, мягкая рухлядь, вот ты ее мне и отдай!
Из покорного монаха чернец превращался в атамана разбойников, на свист которого невесть откуда выскакивало с добрую дюжину таких же ряженых, и уже стаскивали с телег кули, распрягали лошадей.
Но не всегда Яшке везло — в одном из таких дел прострелили ему ногу, и он прослыл Хромым.
О Яшке Хромом говорили на площадях, им пугали боярских детей, о Яшке читали царские указы, в которых называли его татем и вором, и за голову его московский государь каждый месяц прибавлял десять рублев. Но выловить Яшку Хромого охотников не находилось.
В народе о Яшке говорили разное: его боялись и любили одновременно. Поговаривали, что он частенько появляется на торгах ряженым, под простым платьем. Он знал, какой из купцов в прибыли, а потому дерзкие его вылазки были всегда удачны. Яшка повсюду имел своих людей, поговаривали, даже дьяку Разбойного приказа он платил от своих щедрот.
Иногда он вместе со своими людьми выходил из леса и, расположившись в двух верстах от кремлевских стен лагерем, палил костры. Он словно вызывал московского царя на поединок, показывая, что есть в окрестностях сила, способная поспорить с самодержавным величием. Тогда на ночь запирали ворота, и Яшка Хромой оставался царем посада. Он словно разделил с Иваном Васильевичем землю, отдавая ему город, себе же забирая все остальное: лес, поля, Москву-реку. Всю ночь тогда не смолкали песни, в которых слышалась разбойная удаль; визжали бабы, которые следовали за его повозками прирученными сучечками; слышался детский смех, и кто-то назойливо теребил расстроенные гусли. Яшка Хромой всякий раз исчезал вместе с рассветом. Развеется ночная мгла, а его уже и нет, только дымящиеся уголья говорили о том, что здесь ночь провел самодержавный тать Яшка Хромой.
29