Иван Васильевич невольно застеснялся проснувшейся в нем силы.
— Ты бы, Агафья, поскромнее была бы.
Бабка Агафья не обращала внимания на замечание царя, поливала его зельем, мяла и тискала восставшую плоть, а потом, когда царь почувствовал себя, как и прежде, сильным, уверенно распорядилась:
— Надень портки, батюшка Иван Васильевич, теперь-то уж девок тебе не придется бояться.
Следующую неделю Иван Васильевич провел в безудержном разгуле, наверстывая упущенное за время неожиданного «поста», и караульщики могли услышать, как из-за двери государевой спаленки раздается истомное оханье. Иван Васильевич, как и прежде, весело шлепал встретившуюся девку по заду и, разъезжая по Москве, присматривал для себя новую зазнобу. Государево сопровождение, такие же сорванцы, как и сам царь, бесстыдно пялились на молодых баб и девок и, не стесняясь в посулах, завлекали молодых в царский дворец.
Однако Ивану веселиться пришлось недолго — в него тихим бесом вкрался уже знакомый недуг. Он опять ощутил свою немощь перед посадской девкой Проклой, призванной боярскими детьми к государю для веселья. Целый день Иван молился в надежде вытравить изъян, клал бесчисленные поклоны, окуривал одежды сладким ладаном, а вечером в хоромы к царю явился блаженный Василий. Старик был известен всей Москве своими пророчествами: глянет на человека и укажет, сколько тому годков отпущено, а однажды, сидя на паперти Благовещенского собора, сказал, что в Новгороде пожар великий. Послали гонцов. Так оно и оказалось.
Василий носил на теле густую власяницу, с которой никогда не расставался, на тяжелой цепи болтался огромный железный крест, и вся его одежда состояла из старой рубахи и ветхих портов. Дома у Василия блаженного не было, спал он всегда под открытым небом, презирая зимой лютую стужу, а летом дождь. Но чаще всего он останавливался на ночлег в городской башне, где размещалась темница для квасников, и ночь напролет вещал грешникам поучения о неправедности пьянства.
Старец Василий запросто входил во дворец, куда не смели появляться знатные чины. Не раз и самому Ивану он делал отеческие замечания, укоряя его за блуд.
Василий прошел мимо караульщиков, которые не смели остановить его из суеверного страха. Старик уверенно пересек двор и неторопливо стал подниматься по Красному крыльцу, прямо в Верх к государю. Блаженного признали и здесь: расступились проворно, как если бы это был сам царь, только шапки разве что не ломают и в поясе не гнутся, потом так же быстро сомкнулись плечи, а взгляды устремились в узкую спину блаженного. И по мере того как Василий шел не торопясь хорошо известной ему дорогой, караульщики расступались в стороны, как если бы мимо шел кто из ближних бояр. В тереме у палаты государя застыли двое рынд; слегка помедлив, расступились и они.
Василий блаженный застал царя в молитве.
Выставив голые пятки к выходу, Иван каялся. Лицо его было мокрым от усердия. Волосы слиплись от пота и неровными прядями спадали на лоб. Иван Васильевич заметил вошедшего, но молитвы не прекратил, дочитал до конца прошения, доклал поклоны и только после этого поднялся на ноги. Негоже, чтобы всякий смертный царя на коленях зрел.
— Чего тебе? — буркнул государь, отряхивая с портов приставший сор. Он не удивлялся уже тому, что блаженный миновал многочисленные караулы, не был даже задержан у дверей и по-свойски, будто являлся духовником самого царя, вошел в его покои.
— Пришел я к тебе, батюшка государь, чтобы чертей изгнать из твоей комнаты, что по углам прячутся, — просто отвечал блаженный.
Василий развязал котомку, достал оттуда несколько камней и стал бросать их по углам.
— Чу, окаянные! Пошли прочь! Чу, изыди, сатана! — приговаривал блаженный. — А ты куда запрятался?! А ну вылазь! Не мешай царю отдыхать! А-а-а, испугался! Вот тебе! Вот! — бросал блаженный камешки. — Получай в лоб! Ага, попал!
Василий совсем не обращал внимания на Ивана, который замер посреди комнаты и испуганно наблюдал за битвой блаженного с бесами. Босой и простоволосый государь походил на дворового мальчишку, который нелепым случаем оказался в царских палатах. Желтый порхающий свет свечей падал на его лицо и выхватывал из темноты глаза, полные ужаса. А Василий, поправ государевы страхи, приблизился к самым углам и топтал уже бесов грязными голыми пятками. Когда наконец дело было выполнено, пришло время праздновать победу.