— Господин посол говорит, что это не оружие, а отличительный рыцарский знак. И отдать в руки его он никому не может, это значило бы оскорбить его честь.
— Ишь ты! Как же это не оружие, когда оно под булаву заточено. Да им не то что человека, медведя завалить можно!
Человечек повернулся к детине и что-то сказал. В ответ вельможа быстро затараторил, и, даже не зная языка, все поняли, что посол шибко бранился.
Мужики не расходились, с любопытством наблюдали за тем, что произойдет дальше. Походило на то, что это будет поинтереснее, чем пляска ручных медведей.
— Думает, ежели он немчина, так при оружии и во дворец может подняться, — подначивал караульщиков горластый сухой старик. Грудь его, несмотря на сильную стужу, была расхристана, и на тонкой тесемочке болтался медный крестик. — Это таким набалдашником хватить по темечку, так и не станет человека. А тут, виданное ли дело… к самому государю-царю идет!
— Господин барон говорит, что даже на императорском дворе у него не отбирали жезла. Так почему же князь Иван ставит себя выше августейших особ? Еще барон требует, чтобы к нему вышел кто-нибудь из бояр, он не хочет понапрасну тратить время на бестолковую стражу.
Неожиданно караул расступился, и мужики увидели Михаила Глинского, ставшего после венчания царя конюшим; и, несмотря на стылую погоду, они все как один посдирали с нечесаных голое заячьи малахаи.
— Батюшка, Михаил Львович, иноземец здесь со свитой во дворец к государю пожаловал, хочет при оружии во дворец пройти.
Боярин оглядел иноземца.
— Не положено, — просто произнес он. — Скажи, что и мы, верхние бояре, когда на государев двор идем, все оружие с себя снимаем.
Толмач низко поклонился Михаилу Глинскому, признавая в нем породу, и высказался:
— Посол говорит, что не может дать свой отличительный жезл никому. Это нанесет ему оскорбление.
— Никто его брать не будет, пускай караульщикам оставит, а они за ним посмотрят, — разрешил Михаил Глинский и этот спор. Посол снова зарокотал, а толмач учтиво поклонился боярину, смягчая грозный рык хозяина.
— Господин барон сказал, что будет жаловаться на самоуправство князю Ивану.
Михаил безразлично махнул рукой и произнес:
— Пускай жалуется, если охота есть. — И, уже оборотясь к рындам, прикрикнул: — Запрячь мне живо коня, да седло с бархатом несите, а то на старом гвоздь вылез, всю задницу мне истерзал!
Посол раздумывал секунду, а потом сунул караульщику рыцарский жезл и шагнул в ворота, уводя за собой многочисленную свиту.
Мужики неохотно расходились, весело потешаясь над спесивостью немчины, перебрасывались прибаутками.
В этот день город жил какой-то своей, особенной жизнью, и, несмотря на промозглую стынь, чувствовалось приближение праздника. Даже колокола в этот день звонили как-то по-особенному, звонче и радостнее, предвещая всеобщее ликование. В церквах на утреню было как никогда торжественно. В Благовещенском соборе собрались прибывшие иерархи, службу вел сам митрополит Макарий: протяжно и звонко тянул «Аллилуйя!» и по-деловому, неторопливо расхаживал перед алтарем, то я дело осеняя присутствующих бояр и челядь крестным знамением.
Ближе к вечерне заголосил главный колокол Архангельского собора, его можно было различить среди множества похожих по протяжному щемящему звону, который как будто бы повисал над городом стылым криком. Следующий удар перекрывал слабеющий звук и сам, в свою очередь, зависал над домами, проникая в каждый терем и горницу. Следом за ним ударили колокола поменьше, которые, казалось, звонили вразнобой, но уже в следующий миг они собрались воедино, создавая гармонию звуков. И уже после к ним присоединились колокола меньших соборов и совсем маленьких церквей.
Народ ошалел от неслыханного многозвонья.
— Даже на базарах черные люди поснимали шапки, купцы застыли в изумлении, соображая, в какую же сторону отвесить поклон. Но звон раздавался отовсюду — все сильнее и все настойчивее, напоминая о царской свадьбе. Народ плотным потоком ринулся к царскому двору, откуда должен был показаться санный поезд. А проход уже перегородили дюжие стольники, и караульщики с рындами распихивали наступающую толпу, грозно предупреждали:
— Куда прешь?! Язви тебя холера! Смотри, нагайки отведаешь! Сказано, дорогу давай! Сейчас сам государь выйдет!
Но эта отчаянная ругань не могла никого напугать, передние только на миг замешкались, а задние наступали все настойчивее, подгоняемые горячим желанием лицезреть венчального самодержца, и шаг за шагом выталкивали передних прямо на гневную стражу.