— Куда прешь, нелегкая! Сказано — назад! А ну со двора, а то я тебя сейчас бердышом потороплю!
Незваный гость отступал глубоко в толпу и через головы собравшихся силился рассмотреть, что же делается у крыльца и под окном.
Запрет караульщиков не распространялся только на детишек, которые облепили окна и, дружно галдя, пересказывали, что творится в горнице:
— Царь за стол сел!
За воротами новость тут же подхватили, и она убежала далеко в толпу:
— Сел царь!..
А детишки уже говорили далее:
— Царю Ивану и невесте Анастасии сваха гребнем волосы чешет… Соболей вокруг голов обносят.
И снова эхо за вратами:
— Соболей обносят!
— Дружка платки на блюдах разносит!
— …Новобрачные с места встают!
Это услышали и рынды, стоящие в карауле у дверей, и, придавая голосу грозу, предостерегли:
— А ну со двора, детина! Куда полез?! Царь с крыльца спускается!
Следующий окрик у окон заставил встрепенуться всех:
— Царь с невестой в сени выходят!
Распахнулась дверь, выпустив клубы пара. На порог
расторопно выбежали стряпчие, в руках они держали камки и тафты.
Окольничий строго распоряжался:
— Стели тафты, дурья башка! Стели!.. До самых саней выкладывай, чтобы молодые о снежок не запачкались. Царица здесь пойдет, прочь с дороги! А ты чего замер?! Камки постилай к государеву аргамаку.
Стольники и стряпчие обложили тафтой крыльцо, бросали камки прямо на снег, и он, веселясь торжеству, поскрипывал под быстрыми ногами отроков.
Во дворе разом выдохнули: на пороге показался «князь» с «княгинюшкой».
— Царь-батюшка!
— Царь Иван Васильевич!
Иван с Анастасией, подминая легкой поступью тафты, спустились с крыльца. Следом шествовали бояре с боярынями.
— К венчанию царь идет! К собору направился! — доносилось за воротами. — На аргамака своего садится.
Боярыни окружили Анастасию Романовну заботой: поддержали бережно под руки, расправили складочку на шубке. Все на миг замерли, разглядывая царскую невесту. Анастасия действительно была красива: чело украшено жемчужной каймой, на венце яхонты лазоревые и изумруды граненые. Лицо будущей царицы разрумянено: не то от морозца, не то от веселья. Соболья шуба слегка касалась выстланной дорожки, и кто-то из боярышень подхватил край и понес вослед государыни.
Свадебный чин поделился надвое: бояре последовали за Иваном, боярышни за Анастасией.
Сани уже были уложены атласом, на сиденье перина. Анастасия, поддерживаемая боярынями, взошла на сани.
— Присядь, матушка, здесь тебе удобно будет.
Анастасия села и тотчас утонула в мягком пуху.
— Поспешай! — поторопил ямщик лошадь, которая уже успела застояться и застыть, и сейчас она охотно тронулась, предвкушая быструю дорогу.
Сани Анастасии и конь Ивана Васильевича поравнялись у самых ворот, едва не столкнувшись боками, и караульщики, сторонясь, распахнули врата как можно шире, пропуская к венчанию и государя с государыней, и весь свадебный чин.
— Эх, разиня! Вот дурень! Соболей в сани забыл покласть! — завопил Михаил Глинский.
Молодой дружка, напуганный грозным окриком конюшего, с соболями под мышкой выскочил пострелом навстречу к саням и едва успел положить их на возок рядышком с княжной. Лошадка уже весело набирала код, оставляя далеко позади сани многих бояр.
— Княгиня едет! Дорогу! — орал ямщик простуженным и потому хрипастым голосом.
Московиты испуганными птахами разлетались во все стороны и провожали растянувшийся на добрые две версты свадебный поезд, который гремел цепями, стучал в барабаны, орал похабные частушки.
Сани с княжной и государь так вместе и въехали на царский двор, оставляя за воротами на площади свадебный поезд.
А царские стряпчие под ноги государыне уже стелют ковры, приговаривая:
— Ступай, матушка, ступай, чтобы тебе мягонько было на царском дворе.
Анастасия едва приподняла рукой шубу и наступила на самый край ковра, цепляя острым носком башмака слежавшийся снег, но боярские руки осторожно и бережно подхватили ее, предупредив от падения.
— Ты бы помягче, государыня. Каково же это на царском дворе падать! — И уже тише, явно остерегаясь пришедшей мысли: — Примета дурная перед венчанием-то…
Архангельский собор поджидал великих гостей. Двери его были приветливо распахнуты, и на крыльцо, сопровождаемый иерархами, явился митрополит.
И звон!.. Звон!.. Звон!
Горожане ликовали. Через открытые двери собора на свободу прорвалось чудесное пение, и «Аллилуйя» сумела заполнить весь двор.