— Эх, хозяин, хорошо мне у тебя, вот так и жил бы на твоем дворе. Что мне для счастья надо? А самую малость! Женушку бы, детишек, вот и все, пожалуй. А может, поменяться мне с тобой, хозяин? — пристально посмотрел государь на старосту. — Ты в Москве сядешь, а я вот деревушкой твоей заправлять стану.
— Как же я могу мыслить об этом! — перепугался хозяин. — Каждому своя доля. Все мои прадеды господам служили, и я от этой участи не хочу отказываться.
— Не нужен московский двор?
— Не по мне шапка!
Непогода застала Иван Васильевича в теплом доме, через махонькие оконца он смотрел, как мокрый снег падает на лужи и, едва коснувшись поверхности, тает. За два дня непогода расковала лед на реке, и вода, как освобожденный колодник, побежала прочь от холодных берегов на свободу.
По привычке бояре толкались перед дверьми государя, желая услышать от него наказ, но Иван Васильевич неожиданно осерчал — прогнал всех вельмож и велел хозяину охранять его покой, и тот ревностно следил за тем, чтобы никто из думного чина не смел приблизиться к его дому. А если невзначай случится — гнал метлой дерзкого.
Государь часами лежал в комнате и, вперив глаза в потолок, не издавал ни звука, и оставалось только гадать, какие мысли рождаются в самодержавной голове.
Потом неожиданно государь велел собираться в дорогу. Челядь сложилась быстро, возбужденно шепталась в надежде, что государь одумается и вернется в Москву, но когда Иван Васильевич назвал село Покровское, слуги тихонько вознегодовали — царь все дальше отъезжал от своей вотчины.
Постоял немного государь, поглазел на дом, который дал ему приют, и, поклонившись до земли, пошел к своим саням.
Иван Васильевич ехал в никуда, а снег под копытами лошадей только похрустывал и торопил дорогу, а она была много верстная, то замедляла свой бег на кручах, а то спешила на крутых спусках. Темными молчаливыми путниками встречали государев поезд дубы-великаны, которые были не менее величавы, чем сам государь, и поэтому не раздаривали поклоны, стояли вдоль дорог исполинами. Это не березы, которые послушны каждому ветру, и оттого ее поклон особенно шибок — до самой земли, в ноженьки проходящему путнику.
Ветки у деревьев что руки — длинные и загребущие, тянутся до середины дороги и норовят содрать шапку у зазевавшегося путника. Этим своеволием они напоминали татей, которые в один миг могут оставить не только без шапки, но и без головы. А государю среди темноты леса то и дело слышался разбойный свист, который своей веселостью пробирал до кишок и холодил нутро, а то мерещилась повешенные вдоль дороги купцы.
Государь вдруг вспомнил пророчества лекаря Шуберта, которого повелел казнить за то, что тот не сумел вылечить Анастасию Романовну. Он-то однажды и предсказал Ивану Васильевичу, что тот будет так велик, как может быть только небожитель, и сделается таким бесславным, каким может быть только позор. И если не сгинет он среди лесов, всеми брошенный, то возвысится еще более.
— Как же ты увидел это? — прошептал Иван Васильевич, раздавленный пророчеством.
— Позволь свою руку, государь, — посмел потребовать царскую длань Шуберт. — О! Самодержавная ладонь много чего стоит. Это самый верный способ заглянуть в прошлое и узнать будущее. Линии на ладони не что иное, как Божьи знаки, они говорят о человеке все. Создатель показал свою Божественную мудрость, когда начертал на ладони эти линии. Искусству гадания я обучился от своей бабки, которая, в свою очередь, научилась от своей, и так до двенадцатого колена. Я не так искусен, как мои именитые предки. Три мои прабабки были сожжены на костре за то, что обладали невероятным даром пророчества. И говорят, сам папа римский протягивал им свою священную ладонь, чтобы узнать свое будущее. О, государь, эти пальцы говорят о том, что ты стремишься к славе… вот этот бугор подтверждает, что ты честолюбив, а вот этот островок на линии рассказывает о том, что ты склонен к убийству и к пролитию крови. Такие люди, как ты, часто бывают изгнаны и очень плохо кончают.
— Видно, не зря твоих бабок жгли на костре! — отдернул руку самодержец.
И вот сейчас пророчества немца начинали сбываться — государь неприкаянно плутал по чаще, и, того и гляди, несусветная судьба выведет его к топкому болоту, где ему и сгинуть вместе со всей челядью.
— Стоять! — крикнул вдруг самодержец.
И колонна, послушная грозному окрику, замерла, а далекий ее хвост едва перевалил сопку и затерялся на крутом изгибе дороги.
— Что случилось, государь? Не озяб ли? — хлопотал вокруг царя Басманов.
— Не озяб!.. Вели разворачивать сани, на Коломенское едем! Хочу праздник Николы Чудотворца в тепле встретить.
— Поворачивай! Государь велит!
— Поворачивай!
— Поворачивай сани!
От саней к саням передавалась воля Ивана Васильевича, и только эхо глухо терзало лес:
— Ай! Ай! Ай!
Факелы растрепали темноту, и темное поле казалось небом, а мерцающие огни звездами.
И колонна искрящейся мерцающей лентой, презрев неведомое, поползла через лес в село Коломенское. Впереди, освобождая дорогу для государя, ехало три десятка рынд, срывая глотки, они орали во весь лес:
— Поберегись! Государь Иван Васильевич едет! Расступись! Иван Васильевич едет!
Село Коломенское встречало государя молчаливо: ни радости, ни веселья, не было здесь хлебосольного приветствия, а колокола и вовсе на морозе застыли. Село угрюмо — ни огонька! Только церковный купол, собрав в себя сияние звезд, казался отражением Луны.
— Все! Не хочу далее ехать! — заявил решительно царь. — Хочу здесь Никольскиеморозы переждать.
Отринул от себя теплую шубу Иван Васильевич и, не дожидаясь рынд, ступил на снег.
— Едрит твою! — чертыхнулся государь, опрокинувшись.
Гололед, как опытный ратоборство, сбил самодержца с ног, и он, поверженный, упал к ногам челяди.
— Как же ты так, Иван Васильевич! Как же это ты, родимый! Вот угораздило тебя! — подхватили Ивана крепкие руки слуг.
— Аааа! — заорал государь, пронзенный острой болью. — Да куда ты тянешь! Колено все выворотило!
Даже через порты было видно, как кость вышла из суставов и выперла острым краем.
— Сейчас, государь! Сейчас, батюшка! — бережно положили Ивана Васильевича на снег рынды. — Да как же это тебя угораздило, Иисусе Христе!
Царь идти не мог. Рынды взвалили Ивана на плечи и понесли в село. Самодержец люто ругался, когда кто-то из слуг оступался на мерзлой земле и тем самым причинял несносную боль.
— В этом селе знатный костоправ есть, — говорил Афанасий Вяземский, — со всей округи к нему ходят. Вот он тебя, государь, и осмотрит. Выправит тебе ноженьку так, что лучше прежней станет.
— Господи, за что ты посылаешь на меня такие страдания, — молился Иван Васильевич, — мало того, что с царствия меня прогнал, так Ты хочешь и без ноги меня оставить! Или недостаточно Тебе моего покаяния?! — безутешно горевал Иван Васильевич, понося ослушавшихся бояр, скверную дорогу, а заодно и все царствие. И уже в раскаянии: — Спасибо, Господи, что несут меня не вперед ногами!
Государя определили в поповский дом, который стоял на самой вершине сопки.
Поп неистово хлопотал вокруг поверженного царя и весело приговаривал:
— Вот радость-то какая нам! Вот радость! Кто бы мог подумать, что Господь нам самого Ивана Васильевича пошлет.
— Костоправа зовите! — орал государь. — Да уберите с моих глаз эту масляную рожу!
Попа прогнали от очей государя прочь, а слуги разбежались по домам искать костоправа. Скоро они привели старика с длинными седыми волосьями и такой бородой, что ее пришлось заправить за длинный шнур, перетягивающий в поясе сорочку. Старик подошел к государю, который сидел на большом сундуке и, задрав ногу на табурет, тихо постанывал. Слов старик не ронял: вытянул вперед руки и стал поводить ими, видно, выкуривая из поповского дома нечисть, проникшую в дом вместе с многочисленной свитой государя, а потом осторожно притронулся мягкими, словно цыплячий пух, пальцами к опухоли на ноге у царя.