Если с утра начинать всякое дело, то оно будет спориться. Едва рассвет сумел приподнять тяжелую зимнюю темень и оттеснить ее далеко к горизонту, как по выпавшему снегу заскользили сани. Это ехали в Москву отобранные красавицы. Девушек одели тепло, сверху укутали шубами, закидали душегрейками. Каждый родитель опасался, чтобы дочь не растеряла в дороге красоту, и потому лица густо мазали гусиным жиром, полагая, что в мороз оно может обветриться и потерять привлекательность. Как никогда отцы начинали понимать, что девка — это товар, который важно продать повыгоднее, а здесь и купец хоть куда! Сам государь жениться надумал.
Сто саней с красавицами ехали по нижегородской дороге, и сейчас широкий тракт показался тесным. Ямщики, красуясь один перед другим, погоняли сытых рысаков, никто не хотел уступать другому дорогу, и эта езда напоминала лихую гонку, какую молодцы порой устраивают на масленицу. Красавицы от страха еще глубже зарывались в шубы, а бояре-отцы больше опасались отстать, чем перевернуться в сугроб, выговаривая ямщикам:
— Погоняй шибче, твою такую! Неужто не видишь, что другие обходят?!
И если не ведать о содержании государевой грамоты, можно было бы подумать, что в жены царю Ивану достанется именно та девка, чьи сани доберутся до Москвы первыми.
Новодевичий монастырь был переполнен невестами Ивана Васильевича. Девицы в сопровождении мамок и дворовых девок входили в монастырь, где их уже дожидались боярыни, которые отводили их в кельи, где девушкам под присмотром дворян придется дожидаться царских смотрин.
— Жить вы будете в монастыре, — строго поучала старшая из мамок, полная крепкая старуха. — Чтоб не озоровать, глазами на стольничих не пялиться, дворян без нужды не кликать. Теперь вы невесты государя! Если — заприметим чего недоброе, прогоним с позором, и батюшке вашему об том ведомо станет.
В каждой келье игуменья разместила по двенадцать девиц, к которым были приставлены строгие старицы. Опутанные в черный, словно саван, куколь [31], монахини ретиво исполняли наказы игуменьи: не позволяли девицам нежиться, как бывало в мирской жизни, будили их с рассветом; наставляли, как следует себя вести, когда попадут во дворец, и чтобы на отроков не смотрели, и по сторонам не глазели, и чтобы из-под руки не подглядывали, и чтобы смехом блудливым горницы не оскверняли, и чтобы слушали царя-батюшку, потупив очи, лишнего не глаголили и отвечали на вопросы скромно, а если и выйдет о чем разговор с государем, так вести его достойно, и чтобы говорили больше о рукоделии и о писании библейском.
Девки рассеянно слушали, невпопад поддакивали старицам, а сами бестолково таращились друг на дружку, оценивая, на ком остановит свой выбор государь. Эко понабралось красавиц! Видать, нелегко государю будет.
Следующего дня были устроены смотрины мамками и ближними боярынями. В трапезную Новодевичьего монастыря строгие старицы степенным шагом вводили своих подопечных. Мамки и ближние боярыни, удобно устроившись на лавках, серьезно поглядывали на молодую красу. Две из них, самые старые, некогда постельничие государыни, помнили, как точно так же, по византийскому обычаю, устраивал смотрины девкам отец Ивана. Красивую он тогда девицу выбрал, да вот пустоутробная оказалась, за это в монастырь была сослана. Видно, нагнали на нее порчу, вот оттого и дите принести не могла.
Девки явно робели под строгими взглядами боярынь, и через толстый слой белил пробивался густой румянец смущения.
— Пусть платья с себя поснимают, — бесстыдно пожелала старшая боярыня.
И девки, озираясь на строгий суд, стягивали с себя сорочки, одну за другой.
— А исподнее кто снимать будет? — повысила голос боярыня. — Иль вы хотите изъян какой упрятать? Снять живо!
Девки посбрасывали с плеч узенькие тесемки, и платья, подобно пылким возлюбленным, упали к их стопам.
Боярыни беззастенчиво зарились на белые молодые тела, вспоминали и свое замужество. А этим девкам повезло, сам государь выбирать из них будет. И поди угадай, кто же из них будущая царица. Сейчас голос на нее повысишь, а там она осерчает, тогда к себе и в горницу не допустит. И ближняя боярыня, невольно смягчая тон, произнесла:
— Девоньки, все это для чести государевой делается, а не по нашей прихоти. Потому обиду на нас не держите, — и, разглядев на теле у одной из них красное пятнышко величиной с голубиное яичко, поняла, что царицей ей уже не бывать. Порченая! Через этот родимчик бес проникнуть в душу может. — Отойди в сторону и платье накинь, пятно у тебя на теле, — посуровел голос боярыни. — Закончились для тебя смотрины.
У другой оказалась кожа не так бела, у третьей правая грудь больше левой, четвертая хроменькая слегка.
— Теперь на лавку сядьте да ноги расширьте. Позвать знахарок, вот вас осмотрят. Может, кто чести из вас лишен.
Девки, стыдливо поглядывая по сторонам, одна за другой опускались на стонущие лавки.
Вошли знахарки: не уступая в строгости самим боярыням, потребовали:
— Ноги раздвиньте! Ширше! Еще ширше! Эдакое богатство припрятать хотите, — ворчали старухи.
И беззастенчиво заглядывали промеж ног, залезали пальцами, пытаясь выведать изъян.
Девицы стеснительно отводили глаза в сторону, полыхали маковым цветом, поделали все, что велели старухи.
— Ишь ты! — вдруг воскликнула одна из знахарок. — Посмотрите на эту бесстыдницу! Не девка уже, а в невесты к государю просится. Где честь свою оставила, бесстыжая?! Чего молчишь, словно языка лишилась?!
Девушка посмотрела по сторонам, но всюду наталкивалась на колючие взгляды, а боярышни, с которыми она успела подружиться, потупив очи, не смели встретить глаза опозоренной.
— Как же это ты, девонька, посрамилась? — укорила верховная боярыня. — А ежели царь на тебе свой выбор бы сделал? Неужто рассчитывала до ложа порочной дойти? Если бы допустили такое, так государь на нас опалу бы наложил. А его немилость хуже смерти.
Девушка сидела, пристыженно закрыв лицо руками. Боярыне подумалось о том, что эта девка будет покраше других. А такую красоту в невинности ох как трудно уберечь. И суровый ее тон слегка споткнулся, сделался чуток мягче, она сострадала девоньке уже как мать:
— Как же это ты не убереглась-то? Неужели думала позор укрыть?
Верховная боярыня укоряла, но думала о другом. И сама она была не святой и не однажды хватала шальную, полную сатанинского греха ночь. Едва муж за порог, а она в сени пригожего молодца зовет. Но то было потом, когда и греха не выведать, а вышла она замуж непорочной, быть может, и любилось ей опосля оттого особенно сладенько.
— Платье накинь! Стыд-то прикрыть надо.
В первый день было отобрано полсотни девок.
Были среди них знатные боярышни и совсем неизвестные дворянки, которым судьба дарила случай выделиться и сделаться первой женщиной Руси. Девицы ходили по монастырскому двору и, беззаботные в своем празднике, пугали строгих стариц безмятежным смехом. Иной раз игуменья выходила во двор, грозила шепеляво шалуньям тростью и возвращалась в келью продолжать прерванную молитву. Угрозы помогали ненадолго, и часу не проходило, как девоньки, собравшись в круг, уже о чем-то весело переговаривались, шаловливо поглядывая на проходивших мимо стариц и совсем молоденьких послушниц. Трудно было поверить, что среди этого цветника прячется роза, которую совсем скоро назовут царицей.
Слишком беспечны и веселы казались они для монастырского устава.
Следующий день был строже, и кроме прежних боярынь на лавках сидели жены окольничих и тучные попадьи.
Боярыни повелели девкам расхаживать из стороны в сторону, пытаясь выведать скрытый недуг. Попадьи вертели девушкам головы, заглядывали в глаза и уши, пытаясь распознать беса.
И вот их осталось двадцать четыре, среди них-то и выбирать Ивану Васильевичу царицу.
В этот день монастырский двор утопал в слезах, уже не было прежнего беспечного веселья, когда каждая из девиц видела себя рядышком с царем, сейчас боярышни шумно изливали свою обиду и разочарование. Старицы, проходя мимо, злорадно хмыкали и желали скорейшего отъезда претенденток. Игуменья кликнула родителей, и следующего дня к монастырскому двору вереницей потянулись подводы. Упрятав скорбные лица в пестрые платки, девицы усаживались на сани. Вздохнет иной родитель с облегчением: как знать, может, и к лучшему, что не стала дщерь царицей. Тяжел царственный венец! Бывает, после свадьбы сразу и на погост невесту несут. И, уже позабыв про печаль, довольный родитель весело уводит коня с монастырского двора.