Я еще раз полощу рот, как будто это может помочь в моих несчастьях.
Длинные ряды столов накрыты для завтрака. Перед каждой четверкой приборов стоят в серебряных вазах зимние букеты из папоротника и пуансетии. Это выглядит чудесно, и я перестаю думать о снах и вспоминаю, что нынче Рождество.
Я присоединяюсь к Энн и Фелисити, и мы молча стоим у своих стульев, ожидая, когда миссис Найтуинг соизволит дать команду. Возле каждой тарелки — чашка с вареньем и большой кусок масла. Воздух наполнен соблазнительным ароматом бекона. Ожидание превращается в настоящую пытку. Наконец миссис Найтуинг встает и предлагает нам склонить головы. Молитва на редкость коротка, что кажется мне проявлением милосердия, и вот уже нам позволено занять свои места за столами.
— Вы заметили? — театральным шепотом спрашивает Марта.
Она — одна из преданных приспешниц Сесили, одевается на тот же манер и даже приобрела отдаленное сходство с ней. Обе одинаково застенчиво хихикают и стараются улыбаться весьма сдержанно, но впечатление создается такое, что они набили рот хлебом и никак не могут его проглотить.
— Заметили что? — спрашивает Фелисити.
— Что у нас новая учительница, — поясняет Марта. — Вон там, видите? Она сидит рядом с мадемуазель Лефарж.
Мадемуазель Лефарж, наша пухленькая француженка, вместе со всеми учителями сидит за длинным столом, стоящим немного в стороне. Она недавно познакомилась с детективом из Скотленд-Ярда, инспектором Кентом, который всем нам очень понравился, и с тех пор мадемуазель Лефарж стала носить более яркие и более модные платья. Однако ее благоприобретенный бодрый вид ничуть не отражается на ее отношении к моему плохому французскому.
Головы учениц то и дело поворачиваются в сторону новой учительницы, сидящей между мадемуазель Лефарж и миссис Найтуинг. На новенькой серый фланелевый костюм, на лацкан она приколола веточку остролиста. Я сразу узнаю в ней ту женщину, которая прибыла в школу глухой ночью. Я могла бы рассказать об этом другим. Это, безусловно, привлекло бы всеобщее внимание, добавив мне популярности. Но, скорее всего, Сесили тут же помчалась бы к миссис Найтуинг и сообщила о моей непонятной ночной активности. Поэтому я молча ем инжир.
Миссис Найтуинг поднимается, чтобы что-то сказать. Моей вилке, потянувшейся за кусочком радости, приходится тихо лечь на тарелку. Я мысленно произношу молитву о том, чтобы речь директрисы оказалась как можно короче, хотя это примерно то же самое, что молиться о снегопаде в июле.
— С добрым утром, девушки.
— С добрым утром, миссис Найтуинг, — хором отвечаем мы.
— Хочу представить вам мисс Мак-Клити, нашу новую учительницу живописи. Но, кроме рисования и собственно живописи, мисс Мак-Клити отлично владеет латинским и греческим языками, умеет играть в бадминтон и стрелять из лука.
Фелисити расцветает в улыбке. Только мы с Энн знаем, как ее порадовало услышанное. В сферах Фелисити стала весьма искусной лучницей, и это, без сомнения, ошеломило бы тех, кто полагал, что ее интересуют только последние парижские моды.
Миссис Найтуинг тем временем продолжает:
— Мисс Мак-Клити приехала к нам из весьма уважаемой школы святой Виктории, что в Уэльсе. Должна сказать, мне воистину повезло, потому что мисс Мак-Клити уже много лет моя самая близкая подруга.
При этих словах миссис Найтуинг тепло улыбается новой учительнице. Потрясающе! Оказывается, у нашей директрисы есть нормальные человеческие зубы! А я-то всегда полагала, что миссис Найтуинг вылупилась из драконьего яйца. А то, что у нее имеется близкая подруга, вообще за пределами моего разумения.
— Я не сомневаюсь, — продолжает миссис Найтуинг, — что она внесет бесценный вклад в процесс обучения здесь, в школе Спенс, и прошу вас принять ее сердечно. Мисс Брэдшоу, возможно, вам захочется спеть какую-нибудь песню для нашей мисс Мак-Клити? Думаю, нас всех порадовало бы что-то праздничное.
Энн послушно встает и по проходу между столами выходит вперед. Ей вслед шелестит легкий шёпот, звучит пара насмешек. Другим девушкам, похоже, никогда не надоест издеваться над Энн, ведь она всегда склоняет голову и молча терпит их жестокость. Но когда она открывает рот и начинает петь «Как роза вечная в цвету», даже самые безмозглые критики замолкают, услышав ее чистый, сильный, прекрасный голос. Песня заканчивается, мне хочется вскочить и бурно зааплодировать, крича: «Браво, браво!» Но вместо этого я вынуждена коротко и вежливо похлопать в ладоши, пока Энн возвращается на место. Сесили и ее подружки делают вид, будто вовсе не видят Энн, словно она и не пела только что перед всей столовой, полной народа. Как будто ее для них просто не существует. Как будто она призрак.