Участие Петера в судьбе сербов — шаг человека справедливого, и встать на защиту народа униженного и притесняемого было, несомненно, поступком не менее утопичным, чем подвиги Дон Кихота. Да и можно ли быть гуманистом, не обладая чертами Дон Кихота, Рыцаря печального образа?! Едва ли!
Когда Югославия — страна, которая граничила с бесконечностью, как считал юный Хандке, — была стерта с географических карт, он не смог вымарать ее из своего сердца. Клубы пыли, что поднялись над разрушенной Берлинской стеной, еще стояли над нашими головами, а Югославия уже трещала по наметанным швам. Закройщики этой беды вовремя позаботились о том, чтобы никто не остался без оружия. Был разграблен арсенал Тито, и, кроме того, во время гражданских противостояний, со значительной финансовой помощью из-за рубежа, на территорию страны ввезли тяжелое оружие для очередной братоубийственной войны.
Петер пропитал свой идеализм адреналином, глотал пыль проселочных дорог, по которым шагал, — избегая магистральных путей, познавая не только географию, но и Истину. Благодаря связи Хандке с сербским народом сохранялся жар энергии в тлеющих углях пожара, вспыхнувшего еще в годы юности Петера; Андрич, пожалуй, причислил бы его к мятежным ангелам организации «Млада Босна». Правда, сегодня, по словам самого писателя, миром правит глобалистское подполье. Вместо королей и императоров теперь властвуют фараоны, и не только над Египтом, но над всем светом, в том числе над постхристианской Европой.
Больше всего Хандке похож на ангела Кассиэля из фильма «Небо над Берлином». Нам запомнились его «человеческая» сущность и его слова: «Завидую людям, потому что они живые». В этом фильме мы видели ангелов Петра, явившихся из сна Иакова и низвергнутых с лестниц, по которым библейские персонажи нисходили на землю. Нечто подобное Петер соорудил в своей мастерской. Он изготовил современную складную лестницу, восхождение по которой осваивали берлинские ангелы и он сам. Это оказалось несложно. После стольких пройденных дорог пришло время устремиться ввысь; те, кто видел Петера на его лестнице, говорят, что двигался он странным образом: даже спускаясь, будто бы шагал вверх.
При написании этой книги возникла необходимость дать Петеру другое имя. И я назвал его Петром Апостолом Спелеологом. Апостолом — потому что после Фридриха Ницше не было ни одного писателя, которому удалось бы стереть грань, разделяющую страсти и страдание, какое причиняет жизнь, грань между самоанализом и высокими моральными принципами. Ницше не верил в Бога, однако предполагал, что Он скрывается в грамматике, в то время как Петер всегда оставался христианином, готовым пожертвовать собой ради справедливости. Спелеологом я назвал его потому, что представил, как он спускается в чрево земли и оттуда осуждает простодушное человечество, в рядах которого осталось крайне мало тех, кто сомневается в том, что Земля круглая, зато выросло число людей, считающих свою планету огромным чемоданом с двойным дном. Наверное, всем нам кажется, что мы стоим на дне, и поэтому нам не остается ничего иного, кроме как надеяться на второе дно.
Спелеология Петера — это авантюра человека, который, искусно управляясь с тросами, при тусклом свете фонаря спускается в пещеру, в глубины земного чрева. Оттуда он лучше видит, какова она — мирская повседневность, развертывает позабытые, но трогательные людские чувства, ведет нас через свою личную географию, показывает персонажей, которые не нашли воплощения в литературе. Мы разглядываем портреты не исследованных прежде типажей; Петер едет в Скопье и из уборов, покрывающих головы людей, создает симфонию, а сплитского чистильщика сапог обращает в святого.
Мораль и категорический императив Иммануила Канта, представление Ницше о морали как о «смелости сильных» Петер заменяет заветом Христа: «Мораль — это милосердие к слабым».
Обладающий опытом, накопленным в Юго-Восточной Европе, Петер прибыл в Сербию — не осознавая своей исторической миссии, в поисках истины пустился в путь пешком. Сперва он вел себя подобно герою собственных книг; он и не думал о том, чтобы взять на себя роль мессии и ему было чуждо стремление совершить великие перемены, но он пришел к сербам — которых еще не смели с автострад и не выгнали из коридоров, где шагали войска с северо-запада на юго-восток и обратно. Он не соглашался с Мадлен Олбрайт, Secretary of State[2], которая еще в девяностые годы заявила: «Мы не остановимся до тех пор, пока не сделаем сербов чехами!»