Впоследствии я узнал имена некоторых из них. Случай свел меня с социал-демократами Александром Александровичем Машицким, Леонидом Семеновичем Федорченко, Александром Васильевичем Малышевым и другими.
О них я как-то заговорил с отцом. По весенней дороге мы на телеге возвращались с ним из Шенкурска в деревню. Мне хотелось знать, за что выслали сюда таких хороших людей, и я спросил его об этом.
— Они против государя идут, — ответил он.
Его слова привели меня в смятение: сызмала и в церкви, и в школе нам неустанно твердили о любви к «царю-батюшке». И вдруг оказывается, есть люди, которые готовы его скинуть. Я задумался. Разобраться в этом самому было трудно. Стал чаще бывать на квартире у Машицкого, где собирались его товарищи. Пока они беседовали, я тихонько сидел на диване и слушал. Однажды набрался храбрости и поинтересовался:
— Вот вы говорите, что царь первый помещик, у него много земли и он угнетает простой народ. А почему попы молятся за императора?
— Они за это деньги получают.
— Значит, церковь обманывает нас?
— Выходит так.
— А сами-то священники верят в бога?
— Некоторые верят, а некоторые и нет.
— А архиереи?
— И среди них всякие есть.
— Так, может, всевышнего и вправду нет?
Мои собеседники переглядывались и улыбались, а я все допытывался почему да отчего. Леонид Семенович Федорченко заметил:
— Чтобы народу хорошо стало, надо перевернуть все…
Мое знакомство с политическими ссыльными продолжалось четыре года. Иногда они бывали у нас, ночевали. Беседовали с отцом, интересовались, как мы живем. Отец в свою очередь, отправляясь в город на базар, навещал их и привозил домой нелегальные брошюры.
Все это оставляло в моем сознании какой-то след.
В 1905 году в Шенкурском уезде начались массовые «аграрные беспорядки». Мой отец и братья тоже участвовали в них. К тому времени вся наша семья считалась неблагонадежной. Брат Михаил, к примеру, арестовывался за то, что вел среди односельчан пропагандистскую работу, раздавал им подпольные брошюры, подстрекал к неплатежу податей, разделу выкупной земли, самовольной рубке удельного леса и неповиновению властям. Кроме того, как было указано в полицейском протоколе, Басин «позволял себе ругать Его Императорское Величество».
Отцу было предъявлено обвинение в том, что сам он и сыновья его занимаются «преступной противоправительственной агитацией и распространением нелегальной литературы».
В наш дом в деревне Кашутинской то и дело наведывалась полиция. Искали брата Константина. Он прятался у знакомых, в лесу, в тайнике под конскими яслями. После этого заболел туберкулезом костей. Долго и тяжело болел. Умер он очень молодым.
Против «бунтовщиков» власти предприняли крутые меры. На усмирение крестьян были брошены солдаты, жандармы и казаки. Во всех волостях уезда свирепствовали карательные отряды. К нам заявился архангельский вице-губернатор камер-юнкер Григорьев.
Все это происходило уже без меня…
Я СТАНОВЛЮСЬ ГВАРДЕЙЦЕМ
В 1904 году в возрасте двадцати одного года меня призвали на военную службу и направили в Петербург, в гвардию.
Был конец декабря. Столица встретила слякотной погодой. Шел мокрый снег. С Николаевского вокзала нас привели на Фонтанку, в «проходящие казармы» — большое одноэтажное здание, обнесенное высоким забором. Сюда собрали новобранцев — и гвардейских и армейских. На полу помещения грязи было не меньше, чем во дворе. Соломенные матрацы, сложенные в «костры», своей лоснящейся чернотой вызывали неприятное ощущение. «Неужели на них придется спать?» — с омерзением подумал я. Кто-то из вновь прибывших возмутился таким антисанитарным состоянием казарм. Офицер отправил протестанта в карцер.
Нам, будущим гвардейцам, посчастливилось избежать ночевки в этом клоповнике. Нас поместили в казармы лейб-гвардии Егерского полка, где мы переночевали, хотя и на полу, но в чистоте. А утром направили в Михайловский манеж, там выстроили и приказали снять шапки. Ждали главнокомандующего гвардией великого князя Владимира Александровича, брата Александра III, который должен был распределить призванных по частям.
Владимир Александрович прибыл в одиннадцать часов. Среднего роста, с седыми усами и бакенбардами, в шинели и глубокой фуражке он быстро вошел в помещение, поздоровался с офицерами, затем с солдатами — представителями от гвардейских полков — и скользнул взглядом по новобранцам. Кто-то подал ему кусок мела. Великий князь приблизился к правофланговому, пристально осмотрел его и, начертив на груди какой-то знак, громко сказал: