Эдик мельком взглянул на докладчика — этот начальник Громобоеву категорически не понравился. Ну, прям какой-то очень типичный генерал. Фактурный! Большеголовый, крутолобый, с квадратной челюстью, крупным и мясистым носом, большими глазами навыкате, плечистый, животастый. А главное мордатый! Ох, какая у политического начальника была отвратительная рожа! И особенно Эдуарду не по сердцу была ахинея, которую нёс этот политический генерал.
— Товарищи офицеры! Как вы знаете, недавно прошла XIX Всеармейская партийная конференция. Мы не знали, как провести демократично выборы делегатов на конференцию от нашего округа, ведь и мы в политуправлении ещё только учимся демократии, поэтому делегатов назначили, но из числа самых достойных коммунистов.
Сосед майор Холостяков хмыкнул:
— А мы, выходит менее достойные, второсортные…
Генерал естественно этой тихой реплики не услышал и продолжал читать текст.
— Всего было направлено десять человек. Могу перечислить по фамилиям, но я думаю, вы доверяете выбору Политического управления округа.
— Доверяем! — выкрикнул из президиума секретарь парткома.
— Конечно, не надо перечислять, — поддержал парторга помощник по комсомолу полка.
— А почему не надо? Можно и услышать, — возразил недовольный сосед, начальник штаба пулемётного батальона. Этому майору Холостякову бояться за свою смелость было нечего, весь его батальон помещался в чемоданчике, который хранился в секретной части.
Генерал слегка побагровел, строго посмотрел на выскочку-майора, порылся в бумажках и, поморщившись, перечислил всю достойнейшую и проверенную бравую десятку: от командующего округом до секретаря партийной комиссии учебной дивизии. Кроме генералов этот список фамилий офицерам полка ничего не говорил. Знакомых не было.
— Удовлетворены? — поинтересовался генерал Никулин.
— Частично, — кивнул неугомонный майор.
— Он у нас правдоискатель, товарищ генерал, — буркнул командир полка. — Лучше бы секретную документацию привели в порядок, товарищ майор.
— А я сейчас ведь на партсобрании и спросил по-товарищески, как коммунист коммуниста, товарища генерала. Имею право?
Генерал пренебрежительно скривил губы, недовольно кивнул и пожал плечами, мол, понимаю, всё в духе демократизации.
— Верно, товарищ коммунист, мы на партийном собрании. Я вам по-товарищески и ответил. Не удовлетворены?
— Так точно! — согласился майор Холостяков. — Одни фамилии — это минимум информации. Биографии бы их почитать, с послужным списком ознакомиться: участие в боевых действиях, награды…
Офицеры зашушукались, довольные репликой товарища.
— Поверьте, мне майор Холостяков… — начал было генерал, нахмурив густые брови.
— Коммунист…, - напомнил майор, все больше наглея.
— Хорошо, пусть будет коммунист Холостяков… — буркнул генерал Никулин.
— Причём, вопрос о вашем пребывании в рядах партии, товарищ майор, может быть рассмотрен на ближайшем собрании! — вякнул начальник политотдела.
— С чего это вдруг? — удивился Холостяков.
— Слишком часто по утрам бываете с похмельным синдромом! Я всё примечаю. А в свете борьбы с пьянством и алкоголизмом…
— Не будем сейчас уходить в сторону от повестки дня из-за одного говорливого индивидуума, — остановил генерал подполковника Орловича. — Позже разберётесь в персональном порядке. Мы не допустим никаких идеологических диверсий со стороны незрелых личностей, которые пытаются свернуть нас с пути намеченного руководством партии. Этим людям явно не нравится перестройка! Я вижу — не перестроились вы, товарищ майор!
— Приступим к прениям! — оборвал возникший шумок в зале секретарь собрания, пропагандист полка. Он вскочил со стула и звонко постучал карандашом по графину. — Товарищи офицеры! Вернее, товарищи коммунисты! Внимание! Тихо! Прошу тишины в зале! Ведите себя прилично! Повторяю, переходим к прениям! Слово предоставляется…
И далее пошло тихо и мирно, по заранее спланированному сценарию.
Одним за другим выступили политотдельцы и замполиты батальонов, говорили правильно, толково, по бумажкам, наконец, дошла очередь и до Громобоева.
Капитан одернул китель с орденскими планками, встал и, не спеша вышел к трибуне. Эдуард немного поговорил о боевой готовности, о дисциплине и вдруг его как черт дёрнул за язык, он не смог удержаться от ехидного замечания и сделал небольшое лирическое отступление.