Растянувшись на ступеньках подъезда особняка с бутылкой во рту, я смотрел на покрытые листвой деревья, пытаясь бороться с ветром, и смеялся над тем, каким жалким я стал.
Был понедельник. Полдень. Весь остальной мир был полон жизни. Я весь кипел от злости. Мне нужно было придумать, как вернуть ее обратно. Слова Вишеса, сказанные ее родителям ничуть не помогли.
Я даже не потрудился ответить родителям, когда они позвонили. Единственное, что я делал, – это появлялся в больнице в произвольные часы, требуя встречи с Рози. Сначала они выгнали меня, потому что она спала. Позже, это было потому, что я был слишком пьян.
По крайней мере, мне было где остановиться, пока я ждал встречи с Рози. О, да. Карма – это не единственная стерва. У иронии тоже есть извращенное чувство юмора.
Вишес пытался быть рядом со мной, но я от него отгораживался. Трент волновался, но он не мог оставить Луну, и Джейми был зол, потому что ни Вишес, ни я не сказали ему, что происходит.
Нина перестала звонить, теперь, когда у нее были деньги – по крайней мере, они были у меня, – хотя я даже не мог оценить ее отсутствие в моей жизни, потому что, в конце концов, моя биологическая мама перестала трахать мне мозги в ту же минуту, как я заплатил ей.
Срань господня, придурок . Твоя жизнь – полный беспорядок.
Арендованный автомобиль остановился перед дверью особняка, и мне не нужно было видеть лица его обитателей, чтобы понять, кто они такие. «Вольво». Всегда в гребаном «Вольво». Выдумка о белом заборе из штакетника и трех идеальных ребятишках, которыми они пытались накормить весь мир. Я действительно купился на это дерьмо. До сих пор.
Чертов Вишес дал им адрес. Должно быть, так оно и было, потому что я, черт возьми, этого не делал.
Моя мать первой вышла из машины. Она не раскрыла зонт в руке, а просто легкой трусцой преодолела расстояние от серебристого автомобиля до парадного крыльца, потирая руки, хотя была одета в сшитое на заказ розовое шерстяное пальто.
– Милый. – Ее лицо было накрашено, волосы идеально уложены, и она не выглядела такой подавленной, тем, что сделал мой отец, как я. Отец, которого я видел за ее плечом, бросил машину на стоянке и сидел на водительском сиденье.
Чертов трус.
– Нам надо поговорить, дорогой. Так дальше продолжаться не может.
– Может. Уходи, – простонал я. Я выглядел дерьмово. И вел себя как маленький ребенок. Я был пьян в стельку, и она это видела. Моя мать проигнорировала меня, поднялась по лестнице к двери и толкнула ее. – Я сейчас заварю чай. Ты должен присоединиться ко мне, дорогой. На улице очень холодно.
Моя мать все еще вела себя как любящий родитель, даже когда я заставил ее пройти через ад. Даже тогда, когда она была самым последним человеком, на которого я должен был злиться, потому что каждый раз, когда она смотрела на мое лицо, видела измену своего мужа с ее сестрой. В моих глазах, которые принадлежали Нине, в моих губах, которые принадлежали ему. Само мое существование должно было стать занозой в ее сердце. Но так или иначе, она всегда заставляла меня чувствовать, что ее сердце бьется для меня.
И именно это заставило меня оторвать задницу от крыльца и дернуть пальцем, указывая прямо на отца.
– Оставайся на месте. – Я повысил голос. – Она в порядке, но тебе здесь не рады, ты кусок дерьма.
Через две минуты она накинула мне на плечи одеяло, и я впервые в жизни сидел на чужой кухне и пил крепкий чай. Какой мужчина до шестидесяти охотно пьет чай? Я, наверное.
– Послушай меня, дорогой. – Мама наклонилась вперед в своем кресле напротив меня и взяла мою руку в свою. Она все еще была теплой. Как ей было тепло? Ну, она же не сидела часами на улице, пытаясь искупить свое поведение. – Я знаю, что ты в бешенстве и растерянности. У тебя есть на это полное право. И если ты думаешь, что я на все закрыла глаза, то ты ошибаешься. Я подала на развод, Дин. Я не хотела видеть твоего отца после того, как узнала, что он сделал. И, честно говоря, не хотела видеть тебя.
Ой.
– Ты все еще здесь. – Я усмехнулся, но мои глаза были мертвы.
– Да. – Она улыбнулась. – Благодаря тебе. Ты того стоил. Как только я поняла, что ты мой, чтобы заботиться о тебе, я захотела тебя. Настолько сильно, что была готова дать Илаю еще один шанс, хотя он этого и не заслуживал. Твой отец все испортил. Сильно. Но все не всегда так, как кажется. Ты должен знать это лучше, чем кто-либо другой.
Она имела в виду Милли и Рози. И была права. Даже если я и не любил Милли по-настоящему, как и она меня, это все равно случилось.
– Это была твоя идея, что я должен сблизиться с Ниной. Я проводил лето на ее ферме, – выдавил я из себя.
Мама покачала головой. – Дин, ты же умолял меня уехать. Ты сказал, что тебе там очень нравится. Я думала, она перестала употреблять наркотики и жила на ферме. Она продала нам ложь. Я подумала, что ты скажешь нам, если тебе там не понравится. Я же просила тебя об этом, Дин. Каждое лето я спрашивала, нравится ли тебе там. Ты всегда говорил «да».
– Я хотел, чтобы она любила меня. – Я сглотнул, темнота затуманила мое лицо. – Господи, как же я жалок! Даже для моих собственных ушей.
Глаза моей матери блестели от непролитых слез. Мне было так же больно за нее, как и за себя, но даже близко не так больно, как за Рози.
Входная дверь открылась и закрылась, а моя мать встала и с безмятежным лицом оглянулась через плечо.
– Вам есть о чем поговорить, но я скажу тебе одну вещь, Дин. Любовь не совершенна. Жизнь не идеальна. Тем не менее, это самые красивые вещи, которые нужно ценить каждый день. Я счастлива с твоим отцом. И все, что случилось в прошлом – осталось в прошлом.
Илай вошел в желтую кухню в деревенском стиле и занял место, которое секунду назад занимала моя мать. Я снял маску, которую обнажил перед мамой, и показал ему лицо придурка. То самое, которое, как я теперь знал, получил от него.
– По-моему, я просил тебя не выходить из машины.
– Я думал, ты знаешь, что это лучше, чем ходить вокруг да около и отдавать приказы своему отцу, Дин Леонард Коул.
Я развел руками и откинулся на спинку стула, ухмыляясь.
– Наверное, я должен поблагодарить тебя за то, что ты наконец-то сказал мне, что я твой биологический сын. Если я добавлю еще несколько сотен тысяч, ты расскажешь мне об этом подробнее? Может быть, где я был зачат? И, конечно, как Нина громко стонет? – Не то чтобы я не знал ответа на последний вопрос. У Нины была привычка заставлять меня чувствовать себя неловко. Очень неудобно. Я не мог припомнить ни одного лета, когда бы я не слышал, как они с Совой занимаются этим. Меня от этого тошнило, но я ни хрена не мог с этим поделать. Тонкая стенка. Кроме того, иногда я заходил на кухню или в гостиную, и они трахали друг друга и ухмылялись мне. Неудивительно, что я так любил лежать на сене на улице.
– Я могу тебе помочь. – Мой отец не обращал внимания на мою чушь, что было для него редкостью. Он никогда не позволял мне выйти сухим из воды. Даже в тридцать лет.
– С чем? – Я рассмеялся.
– С твоей саморазрушительной спиралью. И с пониманием правды.
– Твоя правда обошлась мне в шестьсот тысяч долларов.
– Ты же знаешь, что здесь дело не в деньгах. Этого никогда не было, Дин. У меня не было никаких признаков того, что ты готов к тому, что правда выйдет наружу, поэтому я оставил это на твое усмотрение. Сынок, – он положил очки на стол и прижал большие пальцы к глазницам, – мы с мамой скучаем по тебе. Мы хотим все исправить.
Я посмотрел на телефон, лежащий на столе. В то утро Вишес написал мне, что ему все еще не удалось разморозить семейство Леблан и уговорить их позволить мне увидеться с Рози. В любом случае мне больше нечего было делать. С таким же успехом можно было бы сжечь время, слушая моего папашу-работягу.
– Держись, придурок, – пробормотал я, избавляясь от одеяла и включая обогреватель.
Папа смотрел, как я засовываю косяк в рот и выдыхаю облако дыма, поджав губы. Ему это не нравилось. Но на этот раз ему придется смириться с этим.
– Какого хрена ты смотришь? – спросил я, когда он с минуту пристально смотрел на меня. Что, черт возьми, с ним не так? Он выглядел так, словно только что плакал, и мне стало не по себе. Не то чтобы я считал, что мужчины, которые плачут, – это бабы, ладно, я перефразирую: это зависит от количества слез, ситуации и обстоятельств, но мне было странно думать, что Илай Коул плачет настоящими человеческими слезами. Обычно он выглядел равнодушным к окружающему миру. Хотя он мог быть сентиментальным, он всегда собранным. В высшей степени так, вплоть до самой маленькой косточки в его теле. И прямо сейчас он выглядел очень, очень рассеянным.