«Какая же ты дура! — ругала себя Лиза, уткнувшись носом в одеяло. Сил ей хватило лишь на то, чтобы расплакаться. — Посмешище, вот ты кто! А эта сцена возле его кабинета? Господи, теперь же все отделение в курсе!».
Толпа глядела на нее с укором и разрасталась, заполняя все свободное пространство — от ненавистного больничного лифта до кровати. Напряженные лица, хищные взоры и ухмылки — настоящие ли, мнимые ли, — мелькали перед Лизой, словно ряженые в карнавальной процессии.
И только покойный Сашка Грачев — Грач, как он сам всегда представлялся, — стоял рядом, в кабине, положив руку ей на плечо. Они сблизились еще в детдоме, и в течение многих лет продолжали общаться уже за его пределами.
Года на два старше Лизы, он был ее лучшим другом — к слову, больше таких друзей у нее никогда не было. У Сашки же их не было вовсе.
Его тревожный взгляд не от мира сего приводил окружающих в замешательство. За дикий вид и пару неудачных попыток обрести семью Грачева с младых ногтей прозвали «психом» — приемные родители дважды отреклись от него за «неуживчивость».
«Столько же лет прошло!» — повернулась к нему Лиза. Он был таким, каким она его видела в последний раз: двадцатиоднолетним парнем с взъерошенными льняными волосами и неугомонными, все подмечающими глазами цвета полуденного июньского неба.
Тем утром, когда Сашку нашли повешенным в собственном туалете, в душе у нее что-то оборвалось. Никто от него такого не ожидал, хотя псих есть псих, шептались те, кто знал его исключительно по групповым детдомовским фотографиям.
«Я думаю, абсолютное одиночество, — поделился он с Лизой незадолго до смерти, — это когда ощущаешь себя холщовым мешком, кем-то бесцеремонно выпотрошенным. Ты еще не успел разобраться, что там в тебя когда-то свалили, как все это уже извлекли и подтырили неведомые силы, растащили по темным углам Вселенной. И не осталось ничего — ни для кого-то, ни для тебя самого. Неважно, кто опустошил тебя, ощущение при этом всегда одно и то же: словно не за что зацепиться, нечего терять, а значит, совершенно нечего ждать».
Казалось невозможным постичь всю мудрость, заключенную в одной сиротской голове, но Лиза запомнила главный совет Сашки: не дать себя выпотрошить. И после его кончины она, не переставая, наполняла себя: учебой, работой, книгами, путешествиями, снова работой, опять работой, Дмитрием… Сейчас же, прикованная к постели, она спрашивала: куда подевалось все это? Кто вдруг лишил ее столь ценного багажа, что она по крупицам собирала всю свою сознательную жизнь?
Когда Грача вытащили из петли, смастеренной из изношенной простыни, он выглядел безмятежно спящим, и только посиневшая шея нагоняла страху на случайных свидетелей.
Мигрень стала невыносимой. Лиза беззвучно заплакала и, вцепившись в ручку тумбочки, выхватила из верхнего ящика ворох лекарств. Проглотив несколько таблеток анальгина, она разревелась.
Боль не отпускала, а наоборот, сильнее сжимала сосуды в свинцовых тисках, и рука Лизы вновь потянулась к заветной «аптечке». Тарелка с бульоном соскользнула, но не разбилась — шлепнулась и закрутилась, как юла, где-то там, на другом конце земли.
Разламывая одну упаковку за другой, Лиза вытряхивала на ладошку гладкие белые колесики. Сначала в ход пошли успокоительные, затем — снотворные. Перемалывая пилюли зубами, она глотала муторный состав, кривилась, рыдала и твердила стоящему рядом Сашке: «Ничего не осталось, ничего!».
Разделавшись с плиткой герфонала, Лиза осушила стакан и повалилась на зареванную подушку.
«Кому не за что зацепиться, тому нечего ждать», — звучали у нее в голове слова Грача. Одна его рука все еще покоилась у нее на плече, а другая тянулась к ее щеке, чтобы утереть жгучие слезы.
И тут он исчез, осуждающая толпа растаяла следом. Вокруг все померкло, и Лиза, свернувшись калачиком, натянула одеяло до самого горла.
Время текло, а ее пытка не кончалась. Сердце отбивало чечетку. Озноб усилился, правую ногу задергало в судороге, а тошнота в итоге взяла верх.
Лиза собрала остаток сил, позволила потоку горькой пены хлынуть наружу и, припав к влажному пододеяльнику, принялась хватать воздух ртом.
Несмотря на омерзительный химический привкус, пропитавший язык, глотку ей холодил непонятно откуда взявшийся травяной аромат. Послышался легкий шелест, напоминающий шум дождя.
С трудом разомкнув веки, Лиза прищурилась: яркий луч ударил ей в лицо, окружающие предметы превратились в скопление цветных пятен, бесцельно плавающих в пространстве. Она простонала и повернулась к источнику света.