Перед каждым балаганом были выстроены высокие помосты, на них картинки с изображением того, что внутри, а сверху кто-нибудь во всю глотку расхваливал достоинства этого товара.
- Входите! Спешите видеть! Чудо природы - человек-слон, хобот натуральный! ..
Эти люди назывались «зазывалы», и верить им, как объяснила тетя Гарриет, надо с осторожностью. К примеру, этот человек-слон: она видела его в позапрошлом году - ничем не замечательный господин, просто очень длинноносый.
Горелки, заправленные мазутом и угольным дегтем, выбрасывали ревущие, искрящиеся языки желтого пламени, освещая прилавки с пряниками; можно было купить целый домик-пряник, весь в сахарной поливе. А рядом балаган, где набрасывали на колышки кокосовые колечки. А следом еще палатка, там за шесть пенсов тебе выдернут любой зуб или за один пенс покажут, как другим дергают. А самое интересное, самое прекрасное - большая карусель: летящие кони, и павлины, и единороги, и чарующая механическая музыка, повторяющая снова и снова:
Взошла луна над стороной родною,
Моя страна озарена луною,
Ах, мне не спится,
Ночные птицы
Запели...
Тео отправился смотреть пожирателя огня, а Полл уплатила три пенса, и ей показали самую маленькую женщину во всей Англии. В палатке стоял игрушечный домик, самая маленькая выглядывала из его окошка. Полл разрешили с ней поздороваться за руку за те же деньги. Высовываясь из окна, женщина должна была наклоняться, но когда она встала во весь рост, то оказалась намного ниже Полл - веселенькая такая лилипутка, ладошка у нее жесткая и сухая, стариковская. Она сжала пальцы Полл и сказала:
- Дай бог тебе счастья, моя милая.
Потом на карусель. Тео сел на вскинувшегося на дыбы с огненными ноздрями коня, Полл оседлала страуса. Сидеть было скользко, она то взлетала, то парила, держась за страусиную шею, а шарманка наигрывала «Ах, мне не спится», а разноцветный мир летел по кругу все быстрей и быстрей. Она увидела маму, крикнула:
- А вот я, вот я!.. - И забарабанила пятками по страусовым бокам. Но на следующем кругу мама уже куда-то исчезла. Тео крикнул ей: - Погляди, Полл, поглядиl
Он так свесился со своего коня, что чуть не свалился. Лицо у него было пунцово-красное, он задыхался от смеха.
- Гляди, - выкрикнул он, - Д ж о н н и!..
Карусель начала сбавлять ход, и Полл увидела своего поросенка - он промчался мимо, а мама и Джордж за ним. Он увертывался и делал неожиданные повороты - здоровенный скаковой подсвинок, совсем обезумевший от всеобщего шума, а между тем все новые люди, вопя и улюлюкая, присоединялись к его преследователям.
- Как он вырвался? - проговорил Тео.
Он свалился со своего коня на еще не остановившуюся платформу, потом на землю. Полл двигалась медленней, и, когда слезла со страуса, она уже потеряла их всех из виду. Она обежала вокруг карусели, врезалась в кого-то. «Смотреть надо!» - было ей сказано. Подняв глаза, она увидела Ноя Багга, его бледно-зеленые глаза поблескивали на нее сверху вниз. Он было схватил ее за плечи, но она лягнула его, чтоб отпустил, и припустила бегом, с криком: «Джонни, Джонни!..».
Джонни вылетел ей навстречу, как живое пушечное ядро, преследователи за ним. Полл растопырила руки, хотела его остановить, но он хрюкнул, увернулся и сквозь полог ближней палатки - внутрь. Стремительно нарастающее крещендо воплей и визгов, потрясенные брезентовые стены - и крупная женщина с развевающейся седой, произрастающей на ее лице бородой выскочила наружу, по всей видимости спасаясь от Джонни. Джордж всем телом кинулся на поросенка, Джонни заметался, трубя сквозь свой пятачок, но Джордж повис на нем, ухватив его за уши мертвой хваткой. И вот наконец поросенок затих, весь дрожащий, измученный.
- Свинья! - выдохнул Джордж. - Проклятая!
Все вокруг разразились смехом, даже бородатая дама.
- О небо, как он меня напугал! - произнесла она высоким женским голосом, который так не вязался со всей ее внешностью.
Полл, не в силах удержаться, окинула ее изумленным взглядом.
- Я очень сожалею, сударыня, - сказала мама. - Это наш ручной поросенок, он не мог причинить вам вреда, хотя вы этого не знали, разумеетя. Я думала, он надежно заперт, и никак не предполагала, что он прибежит за нами на ярмарку.
- Бедненький Джонни, - сказала Полл. - Конечно, ему же там одиноко, в этом курятнике, он соскучился и прибежал нас искать.
Она присела рядом с ним, стала трепать его за ухом. Ной Багг проговорил:
- Так это и есть ваша знаменитая свинья?
Он, кажется, совсем не злился, что она его брыкнула; когда она подняла на него глаза, он улыбнулся ей дружески. Но тут же эта улыбка сошла с его лица: он увидел Тео, который протолкался сквозь хохочущую толпу и встал рядом с сестрой. Тео твердо встретил взгляд Ноя, а тот снова ухмыльнулся, глаза цвета крыжовника обежали круг зрителей и остановились на маме. Полл заговорила громко и поспешно:
- Я увидела Джонни прямо с карусели. А ты меня видела? Я сидела на страусе, я будто по воздуху летела, вот здорово! Может, отвести Джонни домой? Я отведу, мама, если ты скажешь, но лучше пойдем вместе, он тебя больше слушается...
- Сама отведу. Если только тебе еще не надоело здесь, на ярмарке. Ну-ка пошли, нехороший ты поросенок!
Джонни понурился, будто осознав свое дурное поведение, а бородатая дама погладила его по голове и засмеялась легким звонким смехом:
- Бедняга, он чувствует, что нашкодил, как щенок. Или, вернее, насвинячил, как поросенок!
Полл увидела ее руки - крупные и крепкие, как у мужчины! - но тут же отвернулась: наверное, это невежливо - рассматривать ее, не заплативши. Мама еще раз извинилась, а бородатая дама поклонилась ей не без изящества и заверила, что ущерба никто никому не нанес, к счастью, поросенок не задел поставец с посудой - вот это была бы действительно катастрофа. И скрылась в свою палатку. Толпа, не находя здесь больше развлечения, стала рассеиваться, однако Ной Багг не уходил и по-прежнему глядел на маму сквозь бледные свои ресницы. Она обратилась к нему, голос у нее был мягкий:
- Ну, как ты, Ной? Нравится тебе ярмарка?
Ной передернул плечами, нервно облизнул губы; он будто собирался с духом, чтобы заговорить. Полл подумала: ну вот, сейчас он произнесет что-то страшное, выдаст Тео. Она вдруг поняла весь ужас положения: если мама узнает, что один из ее детей рассказывал злостные небылицы про собственного отца, то что-то непременно порушится, сломается, и этого уже ничем никогда не поправить... Она грубо отстранила Ноя и заговорила:
- А правда она смешная, да, мама? Этот ее голос, совсем как у леди Марч. Как ты думаешь, это женщина с мужской бородой или мужчина с женским голосом? Грудь у нее огромная, но, может, просто подкладная?
- Полл, замолчи! - Мама нахмурилась и, стиснув ее запястье, увела от палатки. - В любом случае ей, бедняге, можно посочувствовать. Мне стыдно, как ты себя вела, ведь она могла тебя услышать! Может, и правда следует отправить тебя домой, чтобы научить хорошим манерам.
- Я больше не буду, - сказала Полл. - Я не подумала.
- И напрасно. У этих людей такие же чувства, как у всех нас. Им и без того несладко зарабатывать себе на хлеб таким образом - и без этого хамства со стороны невежд-ребятишек!
- Да, мама, я поняла.
- Ну, тогда ладно. Запомни на будущее.
Мама глянула на нее с сомнением: откуда, мол, это необычное послушание? Но Полл изо всех сил выражала на лице печаль и сознание своей вины. Тогда мама достала из кошелька три пенса, только наказала ей не покупать больше сластей, а то ведь и заболеть недолго.
Когда она ушла в сопровождении покорного Джонни, Полл усмехнулась про себя и оглянулась в поисках Тео. Хотела похвастать, как хитро она отвлекла внимание мамы от Ноя. Но Тео нигде не видно, да и Ноя тоже, хотя Полл долго их высматривала. Она купила себе ириску в виде яблочка и сжевала ее, глядя на себя в «зеркале смеха». Зеркало делало ее тоненькой наверху, шея как у лебедя, а внизу толстой и широкой, на коротеньких ножках. Потом она отдала еще пенни, чтобы поглядеть, как одному мальчику зуб выдирали. Его усадили в кресло на возвышении, повязали шею простыней, но, когда к нему приступил человек со щипцами, он от публики отвернулся, а тут еще другой человек громко заиграл на трубе, так что Полл даже не услышала, подал ли тот мальчик голос или нет. Он встал с кресла бледный, кровь на подбородке, но улыбался отважно, и все ему захлопали.