Мычка попятился, ощущая, как в животе образуется ледяной ком. Он один, без оружия, нет даже засапожного ножа. Деревьев поблизости нет, а путь к ближайшей избе загораживает здоровенная зверюга. О том, чтобы развернуться не стоит и помыслить, стоит повернуться спиной — волк неминуемо нападет, охотничий азарт погонит вперед, даже если зверь не голоден. Только, откуда посреди деревни волк, и почему местные не бьют тревогу? Вон, по соседству, на крыльцо вышел здоровенный мужик, трет глаза спросонья, а там неторопливо прогуливаются двое парней. Может, зверь прокрался в село недавно, и они не успели заметить?
Привлекая внимание, Мычка замахал руками, подпрыгнул раз, другой, но его не заметили, как ни в чем не бывало, продолжили заниматься кто чем. Он ощутил отчаянье. Его не видят, или, если все, что рассказывал хозяин правда, не замечают специально, тянут до последнего, чтобы посмотреть, как чужак будет выпутываться, лишенный оружия, чтобы вмешаться в самый последний момент, насладиться его страхом, взглянуть в расширенные от ужаса глаза, трясущиеся губы, услышать мольбы о помощи.
Отчаянье сменилось досадой. Досадой на себя. За глупость, что пришла в затуманенный страхом разум. Все вздор. Люди не могут так поступать. Видимо, под защитой окружающей деревню изгороди, селяне чувствуют себя в безопасности, а, скорее всего, живущие по другим законам, утеряли тонкое чутье, какое свойственно каждому охотнику племени. Хорошо, что зверь наткнулся на него. Окажись на его месте кто-то из жителей деревни — конец был бы неминуем. Но, здесь он, и хотя силы не равны, исход не предрешен.
Мысли пронеслись вихрем, осели палой листвой, чтобы больше не взлететь. Разум ушел в тень, уступая место чутью и инстинктам. Пальцы сами собой потянулись к воротнику. Рывок, и плащ соскальзывает с плеч, но не падает, перехваченный над самой землей, ложится на руку, превращаясь в прочный, и, в тоже время, легкий панцирь. Для мощных челюстей зверя — преграда небольшая, но, короткие мгновения, что зубам придется продираться через защиту, прежде чем достигнуть живой плоти, не будут лишними. В короткой схватке смертельного боя лишний миг означает многое, проходя роковой границей меду смертельным поражением и блистательной победой.
Ноги напружиниваются, а тело изгибается так, чтобы легко сместиться в ту, или иную сторону. Глаза безотрывно следят за зверем, чтобы не пропустить решающий миг. Сердце стучит с надрывом, так громко, будто от яростного ветра рушатся вековые деревья, падают одно за другим. Прыжок. Волк взлетает, в два скачка преодолевая разделяющее расстояние. Зубы лязгают, не достав до живота совсем чуть-чуть. В груди холодеет. Но холод проходит, смытый горячей волной крови. Удар. Свободная рука с силой впечатывается зверю в морду, прямо в черную блестящую бусину носа, в единственную уязвимую точку.
Голова волка дергается, раздается короткий обиженный визг. Но одного удара не достаточно, замах чересчур короток, иначе не успеть. И вновь выпад. На этот раз зверь целит в ногу. Рука с намотанным на предплечье плащом отмахивается, не позволяя твари вцепиться в мясо, вторая же бьет вновь. Не так удачно, как в первый раз, едва задев, но целиться нет времени. Укус, отмашка. Выпад, удар. В уши ввинчивается исполненный ярости крик, но оборачиваться нельзя. Стоит ненадолго отвлечься — все кончится.
Рывок в сторону. Мохнатая туша проносится в опасной близости. Рука не успевает ударить, зверь быстр, а навыков явно не хватает. Короткий злобный рык, и зверь несется назад. Как быстро, как он успел! Толчок в грудь, не сильный, но нога скользит по обледенелой земле, и, лишенное опоры, тело заваливается назад. Туша наваливается сверху, над лицом нависает жуткая пасть, обдает смрадом. Из глубины поднимается панический страх. Уже не до точных движений и расчетливых схем, тело бьется в пароксизме ужаса, руки машут без цели и умысла. Только бы отгородиться, ненадолго отпихнуть зверя, что беснуется сверху, не давая дышать, хотя бы на миг отсрочить неминуемое.
Что-то меняется. Только что маячившая перед глазами, пасть исчезает, а в грудь, освобожденную от тяжести, потоком вливается воздух. Пошатываясь, и тяжело дыша, Мычка приподнялся, огляделся. От выступивших слез мир размыло. Лес превратился в мутное зеленое пятно, рядом колышется невнятная фигура, лишь небо осталось прежним, испятнанная перьями облаков, пронзительно синяя чаша не изменилась.