- Нет, - слегка кивает Белль. - Садись, если хочешь.
Они с Робертом ходят в одну группу на фотодело и историю английской литературы. Роберт из тех немногих студентов, что действительно хотят учиться.
- Эти твои портреты на синем фоне — знаешь, это что-то. Вроде свет никакой, сплошные тени, а всё-таки здорово у тебя получается.
- Эээ. Спасибо.
Она склоняется над тарелкой, с преувеличенным интересом разглядывает рагу. Белль тягостно поддерживать разговор. Хотя Роберт здесь не причём. Он неплохой. Забавный, смешливый и настоящий. Вот в чём разница между ними — Роберт настоящий, а она нет. Белль вдруг напоминает себе жителей проклятого Сторибрука, завязших во времени, как мухи в меду. С чужими именами. Со стёртыми воспоминаниями. Только ей никто не калечил память колдовством. Она сама предпочла забыть своё прошлое. Забыть себя. Забыть его. Или это одно и то же? Почему Румпельштильцхен не вернулся? Он смотрел на неё так, словно нашёл давно утерянное сокровище. Будто в ней — весь свет мира. Он был готов длить их встречу, даже когда она его унизила — а он её не унижал своей ложью? — он пытался придумать предлог для того, чтобы увидеться вновь, и, уходя, казалось, так хотел остаться с ней рядом. Почему же он не возвращается?
Смогу ли я тебя простить?
За что её прощать? Разве она делала что-то плохое? Спасла своё королевство от огров, спасла деревню от чудовищного ягуая, спасла Сторибрук от тёмного мага…
Так ты этого хочешь? Победить чудовище? Вернуться домой героиней?
- Ты не идёшь на занятия? - возвращает её к жизни голос Роберта.
Перерыв заканчивается, а Роберт смущён её внезапной необщительностью, понимает Белль (или Мирабелль? Имена много значат). Надо бы выдавить из себя что-нибудь похожее на улыбку. Если получится. Белль поднимает глаза:
- Мне надо зайти в библиотеку, после на живопись. Спасибо за компанию, Роб.
Занятия по живописи в шернберском общественном колледже очень отличаются от уроков изящных искусств в анволийском дворце — они не должны рисовать линии, очерчивать границы предметов, создавать объёмы бликами и тенями. Задача студентов - научиться видеть и фиксировать цвет. Их работы — мозаика из пятен — одновременно и отражающая, и разрушающая предметность мира.
Румпельштильцхен, зачем ты собираешь все эти волшебные предметы? Ты и без них владеешь могущественной магией.
Почему Белль так волнует то, что Румпельштильцхен больше не пытается её вернуть? Зачем ей нужно добавлять к коллекции его извинений ещё одну бесплодную попытку “всё объяснить”? Приди он, что бы она ему ответила? Ничего из того, что он хотел услышать. В очередной раз причинила бы ему боль. Белль приходится бороться с внезапной избирательностью памяти и напоминать себе о том, что Румпельштильцхен её предал. Вручил ей свой кинжал со словами о доверии. А потом подменил на фальшивый.
Только зачем она приняла этот страшный дар? Владеть предметом, несущим на себе печать самой чёрной магии, предметом, который превращает другого человека в раба… Её любимого человека. Это… не было предательством? Слишком много вопросов, ответов же вовсе нет. Когда Румпель подменил кинжал? Сразу? Или после того, как она впервые им воспользовалась? Вцепилась в инкрустированную ручку и потребовала делать, как она велит и никак иначе. А после попыталась его убить. И, увидев кровь, расплакалась от нахлынувшего раскаяния. И тёмный сердцем раб кинжала осушил её слёзы, сжал в объятии, провел рукой по волосам. Достаточно было сказать «прости». Но ведь она бы могла и не говорить, это бы ничего не изменило. Я понимаю. Румпель действительно понимал. Потому что и сам не мог справиться с искушением властью. Как и она…
Белль трясёт головой. У неё не получается это контролировать. Мысли и воспоминания накрывают её как волны. Откатываются, дают побыть довольной жизнью и собой прекраснодушной Мирабелль — и настигают снова, так внезапно, что она может забыть, что за книгу читает, остановиться посреди улицы, прервать разговор.
***
Белль идёт, толкая перед собой коляску, и сейчас, сжимая в ладонях чёрный пластик ручки, понимает, что свободна от рвущей душу в лоскуты раздвоенности. Словно наконец обрела недостающую ей точку опоры. Белль не знает насколько правильно, что её опорой становится существо, которое пока не в состоянии и дня прожить без чужой заботы. Белль смотрит на спящую дочь и улыбается своим мыслям. Когда-то, давным-давно, Белль сказали, что любовь это слабость. И она просто приняла это на веру. Как же она ошибалась. Любовь это сила. Страшная сила, которая может сметать на своём пути города и страны, ненароком разрушая целые миры.
Раймонда открывает глаза.
- Здравствуй, малышка! - склоняется над ней Белль.
В ответ Раймонда выдаёт весь свой репертуар. Помимо ставших уже привычными «ааа» и «аэ» недавно в её лексиконе появились «ага» и «лэ».
Коляска легко катится по тротуару, ветер приносит откуда-то запахи пожухлой травы, перепревших листьев, со свистом проносятся мимо автомобили.
Белль вытирает слюну с подбородка малышки.
- Знаешь, милая, я расскажу тебе сказку…
«Эээ», «эга».
Теперь их общение даже в чём-то похоже на диалог. Впрочем, маленькая Раймонда любит, когда с ней беседуют и пока совершенно неважно о чём.
Малышка, кажется, засыпает. Пора поворачивать к дому. Щёки Белль мокры от слёз, но женщина не замечает этого. Лицо её не искажено плачем, дыхание не сбито, просто из глаз течёт солёная вода. Белль спешит домой, ей предстоит переделать ещё много дел: покормить и искупать Раймонду, отредактировать фото для следующего занятия, приготовить что-нибудь себе…
Её руку, покоящуюся на чёрном пластике, сжимают горячие шершавые пальцы. Всего на миг. Как ему удалось подойти бесшумно? Белль отстраняется. Она не поднимает глаз и по-прежнему смотрит только на спящую в коляске маленькую девочку.
- Прости. Тебя не было дома, - будто это что-то объясняет. - Белль. Выслушай меня, пожалуйста, это важно.
Она не смотрит на него, но ощущает его близость. Молчит, чуть покачивает коляску, кивает головой.
- Эта страна огромна. Шернбер — я даже никогда не слышал о существовании такого города. А когда приехал сюда, не собирался здесь задерживаться, так получилось. Я не знаю, почему ты здесь, - Румпельштильцхен говорит слишком торопливо, сминая окончания слов, словно боится, что его перебьют, - но тут живёт почти сто тысяч человек, есть, по меньшей мере, четыре крупных страховых компании, и в «Либерти Норд» - десятки агентов. Мы не должны были встретиться. Мы бы никогда не встретились. - он замолкает, чтобы вдохнуть. - Есть только одно объяснение. Это судьба. С ней спорить себе дороже, - его голос всего на несколько мгновений обретает оттенок былой насмешливости. - Если бы мы…
Румпельштильцхен не договаривает. Он стоит рядом с ней, очень близко, почти касаясь, стоит и слушает её молчание.
Белль поднимает глаза, смотрит в лицо, вдруг оказавшееся так близко. Белль хочет задать только один вопрос, но спрашивает совсем другое:
- Почему тебя не было так долго?
Дыхание Белль касается его лица белым облачком пара.
- Я не мог.
Белль видит усталую безнадёжность его взгляда, тени под глазами, маленькие трещинки на сухих губах.
- Ты теперь совсем человек?
Румпельштильцхен сглатывает:
- Я человек. Но… - он говорит тяжело и медленно, словно выносит себе приговор. - я совсем не тот человек, каким был когда-то. И не такой, каким ты была бы рада меня видеть.
Белль резко втягивает воздух. И решается выговорить то, с чего хотела начать разговор:
- Румпель, ты… Ты сказал тогда, что не знаешь, сможешь ли простить…
Он перебивает её, не давая договорить:
- Я так не думал.
Прежде, чем она успевает возразить, накрывает её рот своим. И Белль чувствует, что от неё, как шелуха, отлетают разочарование, обида, боль и все те пустые, лживые и злые слова, что звучали между ними. Румпельштильцхен отстраняется от её губ, и она снова сталкивается с безнадёжностью, столь ясно читаемой в его взгляде.