«Да уж, – думала Варвара, спускаясь по лестнице. – На одну семью – два кота. На две семьи – один мужик…»
Путь стрелы
Зима удалась – снег был везде, белый, свежий. Его вывозили грузовиками, топили в специальных печах, выгребали с улиц скреперами, а он всё равно падал – ровно и нежно. Метели были долгие, мелодичные, иногда в них наступал желанный – для дворников и автомобилистов – перерыв, казалось, что всё – снег на небе закончился, но потом накатывала особая, бездонно-безвременная пора, солнце слабым серебром просвечивало сквозь серую завесу, и снова, закрывая белый свет, деловито летели мелкие бессчетные снежины. Снега было так много, что лыжники, истосковавшись по нему в предыдущие голые и тёплые зимы, теперь не успевали торить лыжню в парках – это был настоящий снежный потоп.
Продавцы мехов и шуб ликовали – товар наконец-то пошел нарасхват. В моду сразу вошли валенки и угги – финские сапоги из овчины. Крепкие ночные морозы и стылые зимние дни заставили вспомнить здоровую домашнюю пишу – пельмени, борщи с чесноком, квашеную капусту, отварную картошку, тонко нарезанное сало с розовыми прожилками… Зима возвращала к прежней, почти что позабытой русской жизни – сосредоточенно-трудовой и ответственной.
Так миновал январь, наступил февраль. Ваня стоял в храме, в плотной толпе верующих, хор пел положенное по службе, слова сливались в торжественный и грустный плач. От дверей, которые то и дело раскрывались, впуская и выпуская народ, тянуло зябкой стужей, так что между лопатками у Вани стало неуютно-муторно. Он потихоньку стал продвигаться в глубь храма, вправо от дверей; здесь, у старой тёмной иконы, дружно горели свечи, и ему стало тепло и уютно. Народ стоял плотно, даже перекреститься можно было с трудом; Ваня сначала смотрел на опущенные затылки и платочки, а после – вверх, на роспись свода, где художник в темно-зелённой гамме с примесью коричневого цвета изобразил св. Иоакима. Дальше виднелся растительно-цветочный орнамент, архангел Гавриил со сложенными крыльями за плечами, надпись на старославянском «серафимы», другие изображения горних сил.
Хор пел, Ваня думал – душа его была стеснена и смущена. Душа тихо металась: он думал о том, что из тысяч и миллионов людей для поклонения избираются единицы, вот, вроде св. Иоакима. Он думал, как неистребимо желание человека верить – подниматься над телесной и животной природой, искать истину, стремиться к прекрасному и сохранять его.
«А вдруг Бога нет? – в очередной раз ужаснулся он. – Вдруг это просто красивая легенда, утешительная сказка?» Эти мысли иногда посещали его, и в такие минуты он пугался, что потеряет веру и что его «духовный дом», выстроенный долгими раздумьями и оплаченный жизненными потерями, в одночасье рухнет.
Но потом он подумал, что все эти метания – лишь кокетство мысли: в храме было так тесно, так по-человечески дружно, что, казалось, для этой мощной совокупной силы нет ничего невозможного. Бог жил – высокий, непостижимый и неизведанный идеал. Человек искал благодати, это чувство давала только вера, сопричастность неземному и неизведанному, и потому человек упрямо, через сомнения, шел в храм.
Хор пел…
В короткой проповеди священник (Ваня его не видел за колонной) густым и бодрым голосом призвал собравшихся не пытаться постигнуть и объяснить Бога. «Надо просто верить. А то бывает, что демоны на человека набрасываются и всё идёт прахом – слаба наша природа».
Ваня вышел из храма навстречу летящей карусели снега. За оградой стояли три хорошо укутанные в тёплые одежды и платки тётки с пластиковыми судками для сбора подаяния. Ваня, погруженный в свои мысли, почти миновал их, но после вернулся, бросил мелочь. Тётки обрадованно загалдели. Ваня двинулся дальше, и взгляд его скользнул по афише с изображением М-ва, известного певца-гомосексуалиста. Рыжая бестия плотоядно, по-лягушачьи, улыбалась, призывая на «шоу». Ваня запнулся у столба с объявлением, потом подошёл ближе, ковырнул афишу, дёрнул, отрывая длинный лоскут. Ещё пара движений, и мерзкая рожа исчезла со столба. Ваня поискал урну и подчёркнуто аккуратно опустил в неё скомканную бумагу.
«Вот интересно, – размышлял Ваня, – верно ли я поступил с точки зрения образцового христианина? Конечно, нет. Следовало бы не срывать афишу, а помолиться за спасение сей заблудшей души. Хорошо, что у нас много „неправильных“ верующих». – Ваня усмехнулся. Он поискал взглядом другие объявления – продюсеры не поскупились на рекламу. Утешало то, что некоторые афиши уже были изуродованы непристойными надписями или изорваны.
Дома Ваня пил чай, слушал радио и смотрел в окно. Опять началась метель, и что-то романтическо-возвышенное было в этом бесконечном перемещении снежных частиц в зимней вселенной, и нечто уютно-счастливое он ощущал в неспешных минутах заооконного созерцания, когда вспоминалась прошлая жизнь, минувшие времена, редкие, красочные минуты ликования, восторга… («Восторг любви нас ждёт с тобою, не уходи, не уходи», – даже это всплыло и благородным баритоном пропелось в его памяти.) Сорокалетний Ваня, крепкий в плечах, с жилистыми руками, перевитыми усталыми венами, с сединой в потерявших блеск волосах, вдруг понял, что в душе он так и остался восторженным юношей, и это внезапное открытие обескуражило его. Он не знал – радоваться ли ему, грустить? Молодость души – свойство неиспорченной натуры, а может, свидетельство его инфантильности, незрелости?