Творчество – не просто работа, время, талант. Творчество – божественная энергия, которая либо даётся тебе, либо нет. Ваня был чистым её носителем. А она оказалась рядом, купалась в её лучах. Но она была нужна ему. Чтобы его жизнь продлилась… Вот и всё. Вот и весь грех.
Она ввалилась домой, от усталости еле волоча ноги. У сына в гостях невеста («Я, мам, женюсь скоро», – сказал ей Костя как бы «между прочим», а у неё даже не было сил «выяснять отношения»), и они нестройным дуэтом декламировали под караоке: «Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую!..»
«Тоже музыка!» – умилилась Женя, падая в сон.
Елка дома стояла неразобранная, грустная. И наряжена она была наполовину. Жизнь проходила второпях и, может быть, самые счастливые её моменты были в больничных палатах.
Наступил День святого Валентина, праздник всех влюблённых, народ нёс цветы. Ваня не помнил музыки, сочиненной в реанимации (несколько фраз Женя записала), он вообще ничего не помнил оттуда. Не помнил, как она неумело брила его, как кормила с ложечки, меняла бельё… Может, и к счастью, что не помнил.
Он нёс в себе идеальный мир, а она стояла у подножия невидимого града, удивляясь, что ей дано счастье слышать, чувствовать, осязать эту великую красоту.
«Боженька, не разлучай нас», – твердила она то, что Ваня ей сказал тогда, у окна на скамейке.
«Эх, пройтись бы сейчас по Тверской после хорошего концерта, выступления!»
Сколько они ходили по Москве! Их можно назвать самыми бродячими влюблёнными Москвы – они многократно прошли все бульвары, Остоженку, Тверскую, Большую и Малую Дмитровки, обе Никитские улицы, все переулки вокруг Консерватории, Гнесинки (Ваня там преподавал), они ходили в листопад, в снег, в метель, в ливень, да ведь это редкость, редкость – такая любовь!
И везде пели, гремели, шипели, щёлкали и пищали звуки, и вся она была одно напряженное и восторженное ухо, улавливающее жизнь.
– И вот этот герой, из мира стихий и гармоний, должен жить в «слишком человеческом» окружении быта, мелких разборок, сует… Земные женщины любили его красоту («Рязанцев фантастически красив!» – восторгалась после записи на Пятницкой редактор Лера, не зная, что мы знакомы); но не понимали его желаний, метаний… И тогда как античный Зевс рождал своих детей из себя, так и Ваня нафантазировал меня в музыке. И получилась цепь: Ваня – божественный и человеческий (как любой творец), и я – человеческая и Ванина – как любой помощник творца. Я была «немножко он», и оттого мы так хорошо слышали друг друга, например, часто одновременно звонили друг другу…
Так говорила она себе, чтобы потом поделиться своими открытиями с Ваней.
Их окружали обычные люди и «типажи»: задиры, зануды, ханжи, карьеристы, подлецы, трудяги, правдолюбы, шалопаи, жулики; люди, катящиеся по установленной колее, словно отрабатывающие проложенный «сверху» маршрут; встречались, впрочем, и оригиналы – непонятные, загадочные, самодостаточные; на работе Женя насмотрелась на людей публичных – как наркотик, им нужны софиты и трансляции, без подпитки миллионов они сохнут и вянут, как вампиры без крови; наконец, есть люди гениальные, одарённые могучим умом или воображением, будто парящие над всеми, создающие произведения или совершающие открытия, которыми пользуется всё человечество (хотя они не заботились об общественной пользе, это у них вышло между прочим, от избытка сил). И, наконец, над всей людской пирамидой был для неё Ваня. Человек, способный творить не только музыку, но и творить человека «из ничего», так, как, допустим, он сотворил её…
Временами её тянуло вниз – от неверия. Тогда она пыталась смотреть на вещи обыденно, «как все», и тогда получалось, что жизнь её разгромлена, её положение чудовищно, она – в неопределённом семейном статусе (даже двусмысленном), а с точки зрения религии – вообще в страшном грехе; тогда она пробовала как-то упорядочиться, придать себе хотя бы внешний вид «добродетельности»; но эти благие намерения только ослабляли Ваню, он всё чувствовал запредельным, первобытным чувством, и всё знал про неё, ничего не спрашивая.
Но любое её простое, искреннее слово («я тебя люблю») было целительным, и лечило его – на глазах. Будто это не слово, а оазис с ключевой водой, до которого наконец-то добрался бредущий по пустыне одинокий путник…
На следующий день они снова вышли на улицу, снег осел, кое-где обнажилась земля, чёрные латки на березах стали ярче, контрастней, знакомая ворона (видели в окно) летала как-то боком, будто балуясь, сварливо и заполошно каркая.