— Что же ты мне об этом не сказал, Ваня, — упрекнул отец сына.
— Откуда же я знал, тятя, что вы деньги добывать удумаете?
Деньги Иван у отца забрал, деньги пригодились, из крепости с семьёй выкупился, дом у него теперь свой в Москве на Воронцовом Поле. И с Зарецким они хорошо развернулись, не только поваров готовят, но и экономок, и горничных, и мажордомов.
А к Никите с тех пор стала являться барыня. Во сне он её видел, а днём она всегда за его спиной стояла. Бывало днём резко обернётся увидит мельком её платье, перекрестится, молитву прочитает, а пройдёт мал срок, и барыня опять за спину встанет. Мучила его барыня: то из-за печки появиться, то с полатей глянет, то в сенях чем-то загремит.
Мучился так Никита года три, а потом попу в грехе покаялся. Наложил на него их сельский священник храма Николая Чудотворца епитимью, сидел Никита на хлебе и воде, часами на коленях перед иконами простаивал, даже на горохе, бесполезно: барыня всё одно за спиной стояла и по ночам приходила, смотрела на него с укором.
— Совесть тебя мучает, Микита, а совесть — сие глас Божий. А как её успокоить? Только искренним раскаяньем и муками.
Никита вздохнул и горестно спросил:
— Что же душа барыни не успокоится никак? И молюсь за неё и свечки ставлю?
— Пути господни неисповедимы, видать и барыня не без греха. Что ты о её жизни знаешь? Ничего.
— Так делать-то что, батюшка?
— Благословляю тебя идти в суд, Микита, — посоветовал священник, — на дыбе повисишь, не без этого, плетей отведаешь, кандалами позвенишь. Не обязательно в Оренбург отправят, могут и в Рогервик, есть такой город на Балтийском море, там камень ломают. М́́у́ку примешь, Микита, глядишь, барыня от тебя и отстанет. Иди, Микита, Господь милостив.
Судья был удивлён до крайности.
— Азарьеву? Так её ребятки Ваньки Коршуна убили. На расспросе-то они упирались, а под пыткой всё рассказали. Да и возок её с лошадкой на базаре обнаружили. От них человек продавал. Мозги у тебя набекрень, мужик, не иначе. А ну-ка, ребятки, не в службу, а в дружбу, дайте ему двадцать плетей, авось у него мозги назад встанут и будет знать, как людей от службы государевой отвлекать.
Никите отвесили двадцать плетей и хороший пинок. Шёл он домой, понурив голову, и чуял барыню за своей спиной. Ночами барыня не приходила, дала выздороветь от плетей, а как только раны зажили опять появилась.
Сельский священник тоже был несказанно удивлён.
— Вот так просто и отпустили? Чудные дела твои, Господи. Не отчаивайся, Микита. Преступил закон, не отчаивайся, но опять восставай, примись за тот же труд и непременно останешься победителем.
— О Господи, да каким победителем, батюшка? Вон она за вами стоит, барыня-то мёртвая. Куда же мне идти за наказанием, к императрице что ли?
— К ней. К матушке нашей Екатерине Алексеевне, в город Санкт-Петербург. Деньги на дорогу есть?
— Есть.
— Вот и славно. Челобитную напишем и благословлю тебя в дорогу.
А почему бы не съездить? Какое хозяйство у бобыля? Никакое, ничего его не держит, никакой скотины нет, даже кошки. А паспорт есть, барин выправил, чтобы в Москву на рынок ездил беспрепятственно, колёса свои продавал.
До Петербурга Никита доехал — слава Богу, да только по летней поре императрицы в городе не оказалось, в Царском Селе она. Пришлось туда идти.
Императрица Екатерина Алексеевна садилась в карету, граф Кирилл Григорьевич Разумовский подал ей руку, как вдруг из толпы зевак, собравшуюся посмотреть на государыню, прорвался крестьянин, сходу бухнулся на колени, прямо в пыль, а в вытянутых руках его белела бумага.
— Не погуби, матушка! — отчаянно крикнул он.
Екатерина Алексеевна приняла бумагу, бегло прочитала её, удивлённо приподняла брови и приказала:
— Подержите в карауле его до моего возвращения.
Из-за спины императрицы на Никиту с жалостью смотрела мёртвая барыня.
Вечером, прочитав ещё несколько раз челобитную, Екатерина Алексеевна долго думала, стоя у окна, а потом потребовала к себе Степана Ивановича Шешковского.