— Слушай, ты, как там тебя, гражданин Романов, — сказал я, поднимаясь на ноги. — Ты можешь обижаться на то, что тебя пристрелили как бешеного пса, в подвале, но ты не думал о том, что ты это заслужил?
Призрак начал переливаться разными цветами. Ага. Усиливает материализацию.
— Сам подумай, кто ты и твоя семейка для нашей страны? В тебе немецкой крови столько, что в СС бы без разговоров взяли, — с СС это возможно лишнее, он может и не знать кто это. — И вот ты и кучка таких же немцев заправляли в России, больше ста лет! Вы можете называть себя сколько династией Романовых, но реально вы Голштейн-Готторпы, Ольденбургская династия. Грёбаные оккупанты, почти как татаро-монголы только с Запада! О! И совпадение какое! Трёхсотлетнее иго!
Это я опять факты подтасовал, реально в два раза меньше Ольденбургские здесь заправляли. Но моя цель вывести существо из себя и, кажется, получилось. Призрак полностью материализовался — у адских созданий есть такое умение. Гражданин Романов стоял, встал напротив и был готов разорвать меня голыми руками. Хотя, откровенно говоря, взял бы в руки какой-нибудь колющий-режущий предмет…
С диким воем Николай бросился на меня. Вообще, он был одет как на парадном портрете то есть во всех регалиях, орденах там, медалях… Так что это давало шанс.
Первую его атаку я блокировал и ответил хуком справа, потом два раза пробил в корпус и вцепился в корпус, повалив его на пол. Он начал отбиваться — и весьма удачно я замечу, руками и ногами. Вероятно, его обучали французскому боксу, но я не уверен. Тем более не специалист во всём этом рукомашестве, я человек умственного труда… Почти.
Мы катались по полу, нанося друг другу удары, пару раз я бил головой об землю, он отвечал мне тем же и наконец случилось то чего я так ожидал. Разозлившись Николай сорвал со своего мундира орден и полоснул меня по груди. Метил-то он по горлу, но я увернулся, подставив грудь. Хорошая рана, глубокая.
Я провёл ладонью по царапине, а потом резко рванул в сторону от бывшего императора и человека. Он ухватил меня за ноги, но я, брыкаясь и отбиваясь подполз к центру октаграммы и завершил рисунок, собственной кровью, а потом два раз ударил Николая ногой в лицо. Он отпустил мои ноги и я, вскочив и взмахнув византийским кинжалом громко произнёс: Spiritus infernales, vade!
Раздался дикий визг нескольких голосов. Я мог бы сказать, что семи, но как выяснилось позже, это было не так. Инфернальные существа начали медленно, но верно растворяться. Тяжелее всего уходил гражданин Николай Романов.
— За что мне это всё? — растерянно вопрошал он.
— За сто лет так и не понял? — удивился я. — Ходынка, Кровавое воскресенье, Ленский расстрел, столыпинские галстуки… Кровь всегда взывает к отмщению, как ни крути. И ладно если какой толк есть, тогда Вселенная тебя оправдает, но если так как ты… Бездарный, глупый сволочизм… Жаль, что тебя приходятся отпускать не осознавшего и нераскаявшегося, на что надеялся Никанор, когда убивал вас тут… но что поделать. Постарайся в следующей жизни не лепить таких жутких косяков.
После моих слов тень бывшего императора исчезла. Одновременно с этим начал дрожать сам Кровавый Храм. Я не специалист по строительству — но у меня возникло ощущение, что зданием само по себе тут стояло на честном слове и той инфернальной ненависти, которую испытывала эта адская семейка.
— Что это? — спросил меня Стас.
— Ничего такого. Просто это место было прибежищем злобы так много лет, что когда она исчезла, то всё начало рушиться. Здесь ещё долго ничего строить нельзя будет. Однако власти будут пытаться снова и снова. Хотя лучше бы было разбить скверик…
— Ага, конечно, Антуан, ты как маленький, как будто не знаешь сколько здесь земля стоит?
— Примерно представляю. Дорого, очень дорого. Поэтому и не пытаюсь ничего сделать. Даже к Рабиновичу не зайду, чтобы попугать. Только вот здесь всё будет рушиться, лет двадцать. Надеюсь, народа не особо много погибнет. Хотя для чиновников будет просто рай. Представляешь, какие бешеные суммы тут закопают? Ладно. Это всё лирика, сейчас давай выбираться. Хватай Яну, и понеслись отсюда, пока нас не завалило.
Мы сделали шаг по направлению к пророчице. Мать моя, женщина! Да Яночка опять на головушку скорбной стала. Сидит над трупом монашка, раскачивается, и произносит фразу «он жив, он жив».
— Мёртвый он, дорогуша, — весьма грубо говорю ей я. — Я в таких делах не ошибаюсь.