Званцев похолодел.
Все так, как предсказал в своей пьесе два года назад умерший Загорянский. А, если не он, то его загадочный карточный партнер.
Но пьесе все равно хода не дадут. Там Брежнев выглядит неважно, а на очереди, наверное, и его “культ”. О ней и сопалатникам не рассказать! Прав древнегреческий Эзоп, говоря, что “На языке горячий уголь легче удержать, чем тайну”. И Званцев невольно почувствовал вкус угля во рту.
Больные, лежа на койках, живо обсуждали услышанное событие.
— Давно пора кукурузника сменить. Колхозников ярмом к земле пригнул и заставил прославлять себя.
— Он славу заслужил, Никита. И то, что кукурузой кормят нас — не ценишь. Ты в лагерях, как видно, не сидел. А я пять лет “Сталюге” подарил. А за свободу мне спасибо сказать Никите Сергеевичу мало!
— Тут важно то, товарищи мои, — вступил отец двойняшек-сыновей, — без поножовщины, ведь, смена власти произошла. Царя сверженье к гражданской войне привело. Тогда всю власть взял Ленин. Казалось, мирно уложили его потом в Мавзолей. Ан нет! Противников всех Сталин истреблял до самой до войны и после. Хрущев взял власть, но Берию пришлось убрать, шпионом обозвать, расстрелять в подвале Штаба. А здесь Хрущев, как будто, в самой силе. У капиталистов в их Нью-Йорке на трибуне башмаком стучал и Кузькину мать вспоминал. Здесь за него войска. Скажи им только слово. Так нет. Такого слова не сказал Никита. Берег народ, которому служил. Не скоро мы дождемся такого доброго вождя.
— А Брежнев чем же плох?
— Пока одно скажу! Бровастый. И брови у него похлеще, чем мои.
— Мужики! Да прекратите диспут, наконец! Вы в больнице. Сейчас сестра придет. Похлеще Берии иглу всем вам всадит в зад!
Общий смех положил конец спору.
А утром после врачебного обхода, в свободный час, когда Званцев вышел поразмять мышцы, запомнившие эпилептический припадок, его нагнал вчерашний собеседник.
— Александр Петрович, простите за назойливость. Уж больно интересно вчера вы рассказали. Меня Петром Григорьевичем зовут.
— Как моего отца.
— Тем вам труднее отказать продолжить наш вчерашний разговор.
— Извольте, я готов. Вчера вы о Хрущеве хорошо сказали.
— Спасибо вам. Спаси вас Бог, ежели смысл слова “спаси-бо” вскрыть. Я Никиту в душе всегда уважал. Хоть в лагерях срок не отбывал.
— Что ж, сядем на вчерашние места.
— Смотрю я на вас, Александр Петрович, когда вы так задумчиво гуляете по коридору, и сдается мне, что вы новый роман обдумываете. Или не так?
— Угадали вы, Петр Григорьевич, угадали. О том и думаю.
— И это не секрет, о чем? Или “дуракам полработы не показывают”?
— В отличие от некоторых своих соратников по перу я ни за дураков, ни за литературных карманников, слушателей своих не считаю. Ценю их, как друзей. Они — невольные помощники мои. Порой вопросами или попутными замечаниями помогает мне увидеть еще не написанное.
— А коли на то пошло, то о чем роман вы нам подарите?
— О любви.
Скуластое лицо Петра Григорьевича разочарованно вытянулось, вихрастые брови полезли на лоб:
— Про любовь? Так это же для баб, а не для мужицкого рассудка.
— Не просто про любовь, а о СИЛЕ ЛЮБВИ, когда хоть горы своротить. Про Судьбу, что неотвратимо разлучит влюбленных, а истинная любовь их все преодолеет.
— Да, в этом правда есть. Ни ненависть между отцами, ни родовая месть не в силах ей помешать. И даже рубежи войны, хоть могут разделить любящих, но не погасят настоящих чувств. Вот разве смерть иль расстояния и время, когда “с глаз долой — из сердца вон”…
— Вот-вот! Заглянули вы в мои замыслы, как в омут, на дне которого — роман.
— Меж звезд влюбленных развести хотите? Написать, как сохнут от любви? — и он замотал седеющей кудрявой головой.
— Нет, нет! Такая мрачность не по мне. Я лишь поставлю перед каждым “неразрешимые задачи” и посмотрю, как они будут их решать. И тем проявят свой характер, покажут пусть на что способен Человек.
— Берете круто. Как мужик у вас поступит? Ему лететь к созвездиям, ей — горевать соломенной вдовой? Вы так придумали?
— Почти что так. Характером герой мой тверд. К тому же он готовил звездный перелет задолго до встречи со своей любовью. И рейс спасательный. Отец его, кому “посмертный” памятник стоит, живым объявился на аварийном космолете. Ждет помощи вблизи кольца астероидов, — фантазировал “находу” Званцев. — Сын был назначен командиром корабля, чтоб, после оказания помощи, лететь к далекой планете Реле. Мог ли он отступить? Как поступили б вы?