Званцев провел его к себе в кабинет и достал подброшенные в его почтовый ящик тетради.
— Не скрою, вы поразили нас с профессором Протодьяконовым своими запредельными для современной науки исследованиями. Расскажите, кто вы такой, владеющий такими знаниями?
— Я просто исследватель-любитель. Образование мое — танковое училище. После окончания нес службу в Кубинке, на танковом полигоне. Живу там, в военном городке вместе с женой и дочерью. Из армии ушел, не сочтя себя способным для несения военной службы. К такому выводу пришел, когда на моих глазах на Минском шоссе под машину попала женщина с ребенком, а я, стоял рядом, оцепенел от ужаса при виде мчащейся машины, и не сумел спасти несчастную, которую мог и должен был вытолкнуть из-под колес. Такие офицеры в армии не нужны, и я подал в отставку.
Званцев слушал необычайную откровенность незнакомца и размышлял о его странностях, начиная со службы в армии, куда людей его роста не берут, скованности лица и этого приговора самому себе, рассказанного едва знакомому человеку.
— И где же вы теперь, после Кубинки?
— Во главе старичков и старушек, охраняющих склады под Новым Арбатом.
— И занимаетесь Стоунхенджем?
— Я им заинтересовался еще в армии. Теперь в охране времени для этого прибавилось.
— Но почему вы обратились ко мне, далекому от таких проблем?
— Я прочитал ваш рассказ “Марсианин”, как он пришел к вам и в доказательство того, что он с Марса, передал рукопись, написанную неведомой письменностью на неизвестном языке, который не мог выдумать один человек. Расшифровать рукопись взялся у вас академик, прочитавший с помощью электронно-вычислительной машины иероглифы майя. Вот я и сыграл с вами в Марсианина по вашей схеме.
Званцев с удивлением смотрел на своего гостя. Недавно к нему приходил “Иисус Христос”, оказавшийся техником по телевизорам из Львова, обнаружившим в себе необыкновенную силу внушения и вообразившим себя Иисусом Христом. Так не с подобным ли случаем он имеет теперь дело?
Гость, словно прочел его мысли:
— Не считайте меня за сумасшедшего. Я — не Александр Македонский и не Наполеон, а дилетант, исследующий Стоунхендж, которым вы с вашим профессором заинтересовались, — с некоторой жесткостью сказал он.
— Я успел позвонить ему до вашего прихода, и он ждет нас, если вы ничего не имеете против.
— А на чем мы поедем? На метро? Я забыл свой проездной билет. Вам придется заплатить за меня.
— Поедем на моей машине. Бесплатно.
— Но шофер — это лишние уши.
— Без шофера.
— Тогда другое дело. В пути можно поговорить.
— Конечно. Я не знал, что вы засекречиваете свою работу.
— Надо, чтобы они не узнали об этом раньше времени.
Званцев не понял кто такие “они”, но не стал допытываться.
В машине, несмотря на отсутствие шофера, разговор не клеился. Терешин сосредоточенно молчал, и лицо его из скованного превратилось в каменное.
Только во дворе гостиницы “Украина”, где Званцев оставил машину, входя вместе с ним в подъезд, он услышал реплику загадочного гостя:
— Наконец-то мы под защитой крыши.
— От кого мы должны защищаться. Вы что-то не договариваете, Валентин Фролович.
— Я и так сказал много лишнего, — буркнул Терешин, и лицо его опять окаменело.
Званцев пропустил его вперед, и он прошагал мимо дежурной к лифту.
— Мальчик! Мальчик! Куда? Вернись! — погналась за ним толстая тетя.
Терешин обернулся, и она на мгновение онемела, заговорив потом крикливо:
— Нельзя же так, гражданин хороший, без спросу. Здесь подъезд не какой-нибудь, а с охраной. Сказать надо к кому пожаловать хотите и по какому-такому поводу.
Терешин молчал и зло смотрел на дежурную.
Подошел Званцев и все объяснил.
— Вас-то я еще намедни приметила, с бородкой. А мальчишки здесь постоянно шастают. Гляди в оба. А энтот-то, что с вами, какой народности будет?
— Марсианин, — неожиданно выпалил Терешин.
— Скажи пожалуйста! И откуда только ни понаедут, — говорил строгий страж подъезда, открывая своим ключом дверцу лифта.
Профессорская квартира была на четвертом этаже рядом с лифтом. Протодьяконов сам открыл дверь, пропуская гостей в переднюю.
Никакого удивления внешний вид Терешина у него не вызвал.
Они сели втроем за стол, как когда-то с Герловиным, и разложили тетради рисовальной бумаги, исписанные четким мелким почерком.
— Вы меня извините, Валентин Фролович. Александр Петрович знает, какой я дотошный придира. Восхищаясь вашими выводами, я проверил все ваши математические приемы. Я сам увлекался “Арифметикой” Диофанта, решая его замысловатые задачи непременно давними арифметическим способом, хотя значительно проще было бы воспользоваться тригонометрическими функциями или алгебраическими приемами. То же самое у вас. Вы остроумно решаете свои проблемы, не прибегая, ни к тригонометрии, ни к высшей алгебре. Вот, например, здесь. Насколько проще прийти к вашему выводу через тригонометрические функции, а не блестящим, но допотопным методом.