Терешин слушал с безжизненно равнодушным лицом, казалось бы, безучастный к замечаниям профессора.
Михаил Михайлович закончил свои “придирки” словами:
— Вы представляетесь мне человеком не от мира сего. Но расскажите мне о себе. Ведь то, что рассказал мне по телефону о вас Александр Петрович выходит из ряда вон. Такой блестящий исследователь и сидит в сторожке подвалов Нового Арбата. Я не Бог весть какая птица, но заведую лабораторией в Институте физики Земли, и предлагаю вам место инженера в моей лаборатории. Мы включим в наш план вашу тему и вы, получая куда больше, чем за охрану складов, будете заниматься только своей теорией, чему отдавали до сих пор свой досуг.
Терешин задумался, по его невыразительному лицу пробегали тени:
— Я очень благодарен вам, Михаил Михайлович. Но я вынужден отказаться. Мне не разрешают принять ваше предложение.
— Кто не разрешает? — в один голос спросили и Протодьяконов, и Званцев.
— Мои убеждения. Я не могу принять подаяния.
— Помилуйте, какое же это подаяние! — запротестовал Протодьяконов. — Эдак я от профессорского жалованья должен отказаться.
— Мне, с недостатком моих знаний, занимать инженерную должность не пристало, — сказал маленький человечек, гордо вскинув голову.
Профессор не стал настаивать.
Кира Андреевна пригласила утренних гостей на кухню:
— Позвольте предложить вам второй завтрак. Ленч, говоря по-английски.
Терешин, не произнеся ни слова, направился следом за ней на кухню и первым уселся за стол.
Яичницу с ветчиной он уплетал за обе щеки с видом явно голодного человека.
— Подкиньте меня до Белорусского вокзала, — попросил он Званцева, садясь в его машину.
— Скажите, Валентин Фролович. Почему вы отклонили предложение Михаила Михайловича? — спрашивал Званцев в пути. — Вы ведь нуждаетесь в средствах. И почему, как мне показалось, удивились, когда он пользовался тригонометрическими функциями?
— Потому что не имел о них представления.
— Вы меня удивляете, Валентин Фролович. Разве в танковом училище вас не знакомили с тригонометрией?
— Может быть, — уклончиво ответил Терешин и замолчал.
Званцев ломал себе голову. Кто же сидит с ним рядом? Бывший офицер, которого не могли взять в армию из-за малого роста? Выпускник танкового училища, где не знакомили с тригонометрией? Почему его квартира в военном городке при танковом полигоне, куда без пропуска не войти? Как понять его визит к писателю, после прочтения фантастического рассказа о якобы побывавшем у него марсианине?
Не побуждаемый никакими вопросами Терешин вдруг заговорил:
— Вы думаете я все это сам написал?
— Почерк явно ваш. И чертежи тоже.
— Я только записывал. Это все мне “они” подсказали. Вот почему я не мог пойти в лабораторию профессора.
“Бедняга! — подумал Званцев. — Он, конечно, болен, и приписывает собственные озарения внешним неведомым силам, влияющим на него.”
— Я принесу вам удивительное решение задачи древнеегипетских жрецов бога Ра, которую должен был решить каждый, кто становился жрецом, запертый в каземат с колодцем Лотоса. Не найдя решения, он там умирал. Вы напишите об этом рассказ, а то я не сумею.
— Охотно, — согласился Званцев, подумав, что так сможет помочь маленькому гордецу. — Разумеется, это будет наш общий рассказ, и вы получите гонорар.
— При условии, что там будет значится мой псевдоним.
— Пожалуйста. Это ваше право. Какой же?
— Мариан Сиянин. Пишется Мар-точка-Сиянин.
— Однако! — воскликнул Званцев, но сдержался и больше ничего не сказал. Но подумал:
“Недаром, знакомство сразу же началось с отрицания, что он ни Александр Македонский, ни Наполеон, (а Марсианин, в чем не признался, предоставляя Званцеву самому убедиться в этом). И он будто подвержен чьему-то влиянию из Космоса, выполняя свою миссию на Земле. И не так уж все невероятно!” И Званцев снова вспомнил о техника по телевизорам из Львова, уверявшего, что он Иисус Христос ”.