Тем не менее, Званцев решил отблагодарить его.
Узнав его адрес, он отнес ему на квартиру одну из своих книг с авторской надписью, вложив в нее купюру в пятьсот рублей.
Со стыдом он получил эти деньги по почте обратно с запиской Сыркина:
“Такой договоренности не было. Я консультировал больную по просьбе Литфонда, а за книгу спасибо”.
Званцевы узнали, что в институте под руководством профессора Бураковского есть доктор Григоров, специально занимающийся блокадой сердца.
Попали к нему на прием по рекомендации доктора Люде, работающего там же.
— Ну, вы еще ничего. Своим ходом, не на носилках прибыли, — ободрил профессор пациентку. — Тут или гормональное лечение, или операция на сердце с подключением к нему электрического стимулятора. В приемной сидит в прошлом худощавый молодой человек, он прошел курс лечения. Посмотрите на него. И скажете мне ваше решение.
Выйдя из кабинета профессора, Званцевы поняли Григорова. При одном взгляде на молодого человека Таня пришла в ужас, представив себя в таком состоянии.
Молодой парень превратился в груду мяса и жира. Несколько подбородков подпирали голову, распухшие руки и ноги не вмещались в рукавах и штанинах, выпирая из них. Былая ладная одежда лопалась на нем.
Званцевы вернулись в кабинет.
— Я не могу стать таким чудищем. Согласна на любую операцию, — сказала Таня.
— Побочное действие гормонального лечения. Я потому и попросил вас взглянуть на пациента. Значит, поставим вам кардиостимулятор, — пообещал профессор.
И Таня легла в клинику. Она занимала боковой корпус старинной Первой Градской больницы, куда Саша попал после первого припадка эпилепсии.
Но операцию назначали не сразу. Проводили предварительные исследования. Тревожно тянулись дни ожидания.
Званцев бывал у жены каждый день. Он не мог иначе.
Да и она нуждалась в нем, хотя и была поразительно стойкой, не раз удивляя врачей. Так, при двух родах акушерки и доктора вместо крика роженицы, слышали от нее шутки и слова ободрения, хотя, казалось бы, страдалица сама нуждалась в этом…
Супруги сидели в холле, рассказывая друг другу, он о скучных издательских делах, а она о том, чем была взволнована.
— Не могу забыть прелестной девушки из нашей палаты. У нее был врожденный порок сердца. Должны были поставить искусственный сердечный клапан. Она все прихорашивалась перед операцией, словно в театр собралась, попросила у меня губную помаду, свою в волнении не могла найти. И такую красивую повезли на каталке в операционную. А оттуда в такой же каталке — в морг. У нас вся палата была в шоке. До сих пор в себя прийти не можем.
— Разве Григоров занимается и клапанами?
— Нет. Из шести коек палаты только две за ним. Я и мясник с рынка.
— Мясник? У вас же женская палата.
— Женщина-мясник. Здоровенная такая. Ей мясо рубить надо, и блокада сердца для нее — катастрофа. На Григорова вся надежда.
— И для нас тоже.
— Ты знаешь, — со смехом перевела Таня разговор, — здесь нравы более, чем свободные.
— Как тебя понять?
— Разговорились мы с одним больным из мужской палаты. Вечером. Идем по коридору. Из дверей процедурной выскользнула сестра, а за нею вышел дежурный врач, и при виде нас, приглашает: “Можете заходить. Кушетка освободилась”. Я рассмеялась и говорю: “Спасибо. Это не для нас!”
— А что твой спутник?
— А он на полном серьезе: “А почему? Ведь операции у нас у обоих будут на сердце…” Остальное я понять была должна. Я поняла, и пожелала ему спокойной ночи.
— Вряд ли он спал спокойно.
— Я тоже плохо спала. Все чудилась мне девушка с накрашенными губами на операционном столе.
Пребывание Танюши в клинике задерживалось.
— Григоров сказал мне, — объясняла она, — что поставит мне один из шести, посланных ему из-за границы аппаратов типа “Деманд”, поскольку блокада у меня неполная, и сердце порой начинает само биться нормально, а эти аппараты при этом сами выключаются.
Но высланные самолетом умные аппараты где-то застряли, и заинтересованные родственники ждущих операцию пациентов, предпринимали отчаянные поиски пропавших в пути стимуляторов.
Званцев по-прежнему ежедневно приезжал на свидание в клинику. Танюша тяжело переносила бесплодное ожидание. Выписаться домой было нельзя. Потеряешь место в палате, и обратно не попадешь. Сашины посещения скрашивали больничные будни.
На беду началась эпидемия гриппа, и в клинике объявили карантин.