“Есть музыкальная байка, — заговорил пианист, — будто Бетховен, когда все пальцы были заняты десятью клавишами, почувствовал, что ему не хватает еще одного звука и нажал одиннадцатую клавишу носом. Вот и я пытаюсь, порой для полноты звучания, нажимать клавиши этими пальчиками”, — и он пошевелил ими.
“Молодец! Так и надо и с музыкальной, и с медицинской стороны“.
Пианист закрыл крышку рояля.
Профессор спросил меня:
“А вы о чем думали во время ноктюрна? “
“Представил себе тихую заводь в виде зеркального пата“.
“Верно! И я решил, что ваш этюд — шахматный ноктюрн. Спасибо за такой подарок! “И мы обнялись“.
Выслушав друга, Костя тождественно поднялся:
— Слушай, старче! То, что ты поведал мне, не должно остаться между нами. Ты обязан, слышишь, обязан написать об этом. Ты мне рассказывал, словно стихи читал. И дай мне клятву сделать ценный подарок людям. Народ должен знать своих гениев.
…Уже десятки лет нет этого Замечательного Человека. Когда старому Званцеву попадается посвященный Курганскому волшебнику этюд, он заряжает магнитофон кассетой с новой записью выступления лауреата международного конкурса, которого профессор Илизаров вернул к жизни и творчеству.
Особенно часто звучит в его писательском кабинете ноктюрн Скрябина для левой руки…
И Гаврила Абрамович стоит перед ним, как живой.
Дерзость — удел наглеца,
Дерзанья — призыв смельчака.
По рекам северным сплавляться
Конечно, жутко, но легко,
Когда за берег не цепляться,
А рядом чувствовать его.
Марина считала себя жуткой трусихой и решилась ехать на север к началу сплава, потому что знала, что “он” будет там.
Они встретились в избушке лесорубов. Он удивился при виде ее. Но она заметила искорки радости в его глазах, и ощутила, что кровь приливает к ее лицу.
Попасть на один плот с ним не составило труда, тем более, что не только она этого хотела.
Сплавщики вязали бревна по несколько штук вместе, и скоро на них уже можно было поместиться. Они казались совсем сухими, но он все-таки посоветовал остаться босиком. Бревна были колючие, и Марина в босую передвигалась по ним с трудом.
На плоту был устроен шалаш для ночевки и непогоды.
Им дали каждому по багру, чтобы отталкиваться от берега, если быстрое течение прибьет к нему плот, и не застрять.
Кроме них на плоту была еще одна пара, и они четырьмя баграми оттолкнулись от берега, где стояли бородачи в цветных рубахах навыпуск и кричали, видимо, что-то смешное, и смеялись.
— Не слушайте, — сказал он. — Они ведь не со зла.
А берега медленно отодвигались назад, и мужики скоро исчезли из вида. Плот бесшумно плыл меж недалеких берегов. Было очень весело и хотелось смеяться, хоть вместе со сплавщиками, но, конечно по другому поводу. Впрочем, неизвестно по какому.
Вскоре русло реки сузилось, течение ускорилось, и берега заторопились назад. Словно поезд набрал скорость. Стало еще веселее. Мужчины, вооружились баграми и встали по краям плота. Плот проносился мимо близких скал.
Но скоро его затрясло, словно вагон сошел с рельсов, подпрыгивая на шпалах. Бревна скрежетали, проползая по скрытым в пене камням. Вода кружилась водоворотами.
Начались пороги.
Марина не могла бы объяснить, как это случилось. Ей стало страшно, и она пошла под его защиту. Но бревна под ногами ожили, заходили ходуном. Она, должно быть, поскользнулась и оказалась за бортом. Захлебываясь холодной пеной, успела крикнуть:
— Шура!.. — только в дерзких мыслях называла его так.
Он ринулся на крик и протянул багор. Она ухватилась за конец. Мокрые руки скользили. Но она сжимала ладони до боли.
Плот поволок ее с собой по бурунам. Она телом ощущала полузатопленные камни.
Он, упираясь в бревна ногами, подтянул ее к краю плота. Вбежавший напарник протянул ей руку. Но она боялась отпустить багор, тщетно стараясь закинуть на бревна ногу.
Тогда он передал багор напарнику, а сам, скинув куртку, бросился в кипящую воду и вытолкнул Марину из воды на плот. Она в бессилии упала на мокрые бревна, а он все пытался на них взлезть, соскальзывая в воду.
Напарник пришел ему на помощь.
Наконец, он выбрался на плот и сказал виновато: