— Кажется, стал стареть…
— Александр Николаевич!.. — с упреком заговорил напарник, еще молодой профессор периферийного вуза, атлетически сложенный с ухоженной бородкой, “а ля манже”. — В ваши годы!.. В вашем положении! Никогда не ожидал…
— Не мог же я ее в волнах оставить и быть последним человеком!..
Марина подошла к нему, дрожа от холода и волнения. Он привлек ее к себе, словно, мокрый, мог согреть.
Спутница профессора, его студентка, вынесла свой голубой купальный халат и они накрылись им вдвоем.
И в эти минуты изменилась жизнь Александра Николаевича…
Она шепнула ему:
— Я люблю вас… Шура…
— И я люблю тебя, Марина.
Пороги яростно шумели. Мелькали скалы близких берегов. Плот мчался, как курьерский поезд.
Профессор и студентка стояли с баграми, готовые оттолкнуться от препятствий.
— Что ж нам теперь делать? — спросила Марина.
— Из ректоров Университета, считай, я ушел, а по академическому анекдоту могу предложить тебе стать моей вдовой.
Она гневно отстранилась от него:
— Простите, Александр Николаевич, но такими вещами не шутят!
— Прости меня, ради Бога! Я ведь не в шутку, а всерьез.
— А если всерьез, то чем это может грозить вам?
— Сказать по правде, я понимаю английского короля, который ради любимой женщины отказался от престола. Я готов последовать его примеру…
— Не будем торопить события. Пойду переоденусь.
Перед шатром она оглянулась.
Он взял у студентки багор и стоял с ним, как рыцарь с копьем наперевес, готовый к бою.
Мокрые чужие бревна из разбитых плотов, застряв в камнях, высовывались из воды, и будто старались их остановить.
Рыцарь разил копьем врагов, отталкиваясь от них. Но эти препятствия останутся позади… А что впереди?
Марина вышла из шалаша опрятно одетая, босыми ногами, чувствуя воду, проникшую в щели между бревнами, заливая плот. Сердце часто билось, отдаваясь в ушах. Но не оттого, что побывала в воде, хотя тело и болело от ушибов. Она все ж была счастлива.
Он ждал ее, волнуясь, как юноша. Она подошла, уже не беспомощная и сухая.
Другая пара стояла обнявшись.
Он тоже обнял ее, ощутив, что она дрожит, как в ознобе.
— Вернись в шалаш, накройся одеялом. У тебя же зуб на зуб не попадает.
— Я лучше с вами вместе… погибну…
— Ну, уж нет! Вместе согласен! Но не погибать!
— Согласны? — с надеждой спросила она. — Вместе?
— Конечно, — ответил он, прижимая ее к себе свободной рукой. — Как английский король.
— Опять шутить! — строго сказала она, но не отпрянула.
А пороги и острые ощущения еще не кончились.
Плот накренился, становясь дыбом. Оба упали, держась друг за друга. Оказались в воде на полузатопленном плоту. Но тот упрямо вынырнул вместе с ними, снова мокрыми.
Потом они плыли по тихой, как заводь реке, довольные и счастливые. Он в шортах, она в купальнике. Светило солнце. Было и тепло и свежо. Одни пороги остались позади, а впереди?..
Там пороги были куда более тяжкими.
В Москве гордая, возмущенная жена гневно дала ему безоговорочно развод. Но взрослые сыновья Марину не приняли. Бывшая жена переехала к одному из них, освободив место в большой обжитой ректорской квартире.
И для них взошло солнце, согрело, обсушило, сделало радостными, молодыми, как в низовьях реки на плоту…
А задолго до этого, летом 1755-го года золоченые кареты одна за другой подъезжали к изящному павильону “Mon plaisir” (Мое удовольствие), откуда вел спуск в “Нескучный сад”, где приехавшая в старую столицу императрица назначила гулянье, и вся московская знать спешила прибыть, чтобы не упустить возможности обратить на себя монаршее внимание, напомнить о себе.
И мужчины выходили из карет, сверкая звездами и орденами, все в модных паричках, а некоторые и в пожалованных лентах.
Но дамы все же затмевали их сияньем глаз и драгоценностей, белизной покатых голых плеч, нарядностью шуршащих платьев и покоряющей улыбкой.
Блестящие всадники в парадных мундирах с эполетами спешивались у подъезда. Их коней хватали под уздцы подоспевшие конюхи в желтых куртках и высоких сапогах, отводя их на конюшни, подковой окружавших павильон.
Офицеры же спешили предложить руку дамам при спуске по крутой тропинке в Нескучный сад. Ведь так легко оступиться в туфельках на высоком каблуке, из которых сладко пить шипучее вино.
Взвизгивание и хохот слышались снизу.
Прибывшая на гуляние императрица, спускаться в сад не стала, величественно проследовав мимо шеренги лакеев в красных фраках с золотыми позументами. Они низко кланялись, чуть приседая, как повелевал придворный этикет.