Елизавета Петровна, сопровождаемая ее сподвижником и опорой графом Шуваловым, прошла в уютный кабинет, казалось, предназначенный для интимных встреч “в свое удовольствие”. Она согласилась по просьбе графа принять там придворного пиита и поддерживаемого Шуваловым ученого из северных поморов.
Огромный, как поднявшийся на задние лапы медведь в непременном седом паричке, он ждал высокой аудиенции, низко поклонившись царице. Она милостиво дозволила ему войти за собой в кабинет.
— Чем порадовать изволишь, Михайло Васильевич? — спросила она, усаживаясь за столик с перламутровыми инкрустациями на тонких гнутых ножках.
— С челобитной к вашему императорскому величеству, как дочери Петра Великого.
— Никак дворянского звания добиваешься? Мало Ломоносову чести в Академии Петербургской и при дворе нашем быть?
— Я и своим крестьянским званием в империи вашей горжусь. А о монаршей милости молить осмеливаюсь за белокаменную столицу вашу первопрестольную, куда прибыть изволили, что в невежестве темном пребывает, хуже городка паршивого в Неметчине, Дюссельдорфом именуемом.
— Чем же твой паршивый Дюссельдорф Москвы нашей светлее будет?
— Просвещенностью, ваше величество, университетом своим, где студенты высшие науки познают, чтобы благо государству приносить и участие принять в Прусской Академии Наук, в Берлине задуманной академиком Петербургской Академии Наук Эйлером.
— Знаю, граф говорил мне. Мало тебе Академий Петербургских, Университет в Москве открыть задумал?
— Не я хочу. Время царствия вашего хочет, чтобы память о величии императорском достойной преемницы Петра Алексеевича в веках осталась.
— Поешь ты складно, как пииту положено. Но ведь миллионы рублев поди просить пришел?
— Так ведь не себе, государыня-матушка, как все с челобитной во дворец норовят. Для науки.
— Ты все равно как с графом Шуваловым будто сговорился. Об одном и том же твердите. А что наука твоя людям даст за миллионы потраченные? Какие города возьмет, края какие нам под нашу власть отдаст? Вот Беринга послала берега сибирские пройти, новые страны нам открыть, а ты со своей наукой что поднесешь?
— Богатства для ума необозримые. Откроется бездна звезд полна, где звездам нет счета, бездне дна.
— Высоко берешь. Подумаешь, аж страшно становится. Ты на землю спустись, где крестьянин ее сохой ковыряет, чтобы вырастить на ней рожь да пшеницу людям всем на пропитание.
— Все, что на земле произрастает, госпожа моя, корни имеет. А наука в самый корень смотрит. И труд землепашца облегчит, а то и совсем заменит.
— Чем заменить ее хочешь? Без хлеба всех оставить?
— Раз земля ныне всех питает и всему, что растет на ней через корни сок живительный дает, то подсказал мне один верноподданный ваш в звании профессорском, подумать можно, что придет время, когда человек найдет способ соки эти себе на еду прямо из земли брать, минуя растения и животных, ныне их поедающих, чтобы самим съеденными быть.
— Это что же ты, Михайло Васильевич, со своим профессором нас с графом землицей на пиру угощать задумал?
— Помилуй, государыня. Пиита бредни то пустые. Не землица будет на столе у правнуков ваших, а яства невиданные, искусниками, что корни Природы познают, приготовленные. Об этом людям ученым мечтать положено.
— Сладки речи твои, Михайло, как у птицы Сирень в море полуденном. Ради просьбы своей чего только не выдумаешь. Каково мнение твое, граф?
— Оно, государыня моя, с помором ученым, чье звание за высокое почитать надобно, не расходится.
— Да будет по сему! Повезло тебе, Михайло, что покровителя себе влиятельного при дворе моем нашел. Университету Московскому отныне быть!
…И стоит теперь перед зданием Московского Университета на улице Моховой памятник его основателю Михаилу Ломоноcову.
Прошли годы и века, менялись хозяева увеселительного павильона. Примеряла там свои несчетные туалеты, сменившая Елизавету Петровну, царица Анна Иоанновна, силой возведенная на престол регентша малолетнего Петра II, доверив Государство Российское Бирону, барону Отзейскому, когда по возгласу “Слово и дело!” бросали в темницу любого неугодного.
Играл в павильоне на скрипке и слабый царь Петр III, сверженный графами Орловыми, фаворитами супруги его Екатерины, принцессы иноземной, сумевшей, опираясь на сменяемых ею фаворитов, и успехами таких полководцев, как Суворов, править Россией до глубокой старости. В кабинете “Mon plesier” писала она в часы досуга письма Вольтеру, намереваясь освободить крестьянство, но подчинилась воле дворянского большинства, на котором держалась, и закрепостила земледельцев, превратив в рабов. И талантом вельмож сумела время царствования своего сделать “Екатерининской эпохой”.