— Вы окажете мне огромное одолжение.
— Александр Петрович у нас первый фантаст, — вставила Роза Яковлевна.
— Поистине, век живи — век учись. Нет ли у вас с собой вашей книжки, чтобы до нашей встречи восполнить пробел в познании. А то получается некое математическое неравенство. Я перед вами — весь нараспашку, а вы для меня — темный лес.
— С вашего позволения, я подарю вам свой роман “Фаэты”. Я посвятил его Нильсу Бору.
— Вот как? Вы знакомы?
— Встреча с ним вдохновила меня на этот роман. Такую же надежду я возлагаю и на наше с вами знакомство.
— Тогда заходите за мной сюда. А в институт я вас особо приглашу.
— Я хотел вас о том попросить. А в этом кабинете я уже встречался во время войны с вице-президентом Академии Абрамом Федоровичем Иоффе.
— Я вижу, у вас обширное научное знакомство.
— Александр Петрович был тогда главным инженером научно-исследовательского института, — пояснила Головина.
— Иоффе много помогал нам во время войны, — добавил Званцев.
— А я сам рассчитываю на вашу помощь, — заключил академик.
За воплощение идей
Героя дважды получил.
Отдал себя он для людей
И заменять себя учил.
Он в жизни никого не ел
И отвергал из трупов пищу.
В исканьях дерзких был он смел,
И труд его не станет лишним.
Званцев, приглашенный академиком Несмеяновым, пришел пешком к нему на дом. От Ломоносовского до Нового Университета близко. Машины не надо.
Открыла молодая интересная женщина:
— Ах, это вы писатель-фантаст? Я читаю после Александра Николаевича вашу книгу. Увлекательно. Он только что звонил, предупреждал о вашем приходе. Просил подождать. Заканчивается заседание Президиума Академии. Я Марина Анатольевна. Раздевайтесь. Проходите. Какая у вас милая шуба. Где приобретали? Садитесь. Скажите, какое у вас хобби? Вы так легко о многом пишете.
— Я многим занимался и многим увлекался.
— И живописью? — заинтересовалась она.
— Одного человека спросили, играет ли он на скрипке. Он ответил, что не знает — не пробовал. Так и я в живописи себя не пробовал. К тому же я — дальтоник.
— Как жаль! Александр Николаевич прекрасный живописец. И мне хотелось, чтобы вы поняли его.
— Я уже представил, какой он прекрасный ученый, и хочу всесторонне понять его, задумав написать об его идеях книгу, посвятить ему роман.
— Я рада за него. Вот так мы пока живем в его ректорской квартире при Университете. Ее освободить надо, но дом Академии Наук, с квартирой для нас на Ленинском проспекте, еще недостроен.
— Всякий переезд вроде пожара.
— Или порогов. Вам не привелось по ним плавать?
— В сильнейший шторм дважды попадал и в Атлантическом, и в Ледовитом океане, а вот пороги не встречались.
— Счастливый вы человек, Александр Петрович, — вздохнула Марина Анатольевна и сменила тему разговора. — Скажите, как прошла встреча Александра Николаевича с писателями?
— Очень хорошо. Вот меня больше всех зацепило. Зори грядущего в его замыслах увидел и хочу перенестись в мир, где никто никого не ест.
— Александр Николаевич не только мечтает об этом. Он уже и сейчас такой.
— Не ест мяса? Вегетарианец?
— Конечно! А вы не знали?
— Не подозревал.
— Он очень принципиален. И в этом, и во всем в жизни.
— Это очень важно для меня.
Без звонка со своим ключом пришел Несмеянов.
Марина побежала в переднюю помочь ему раздеться.
Он вошел бодрый, энергичный, словно не после утомительного рабочего дня:
— Прошу простить меня. Не в моих правилах заставлять себя ждать.
— Мы беседовали с Мариной Анатольевной.
— Это она может. Не уговаривала на плотах сплавляться?
— О порогах была речь, но не о плотах.
— Тогда о плотах я сам скажу. Я каждое лето так отдыхаю. Стихия! Буря под ногами! Красота! Ну, как, братья-писатели довольны ли нашей беседой?
— Лучшим ответом служит то, — я уже признался Марине Анатольевне, — что хочу написать роман о вас и искусственной пище.
— Шура, покуда такой пищи у нас в обиходе нет, позвольте вам на ужин приготовить яичницу? — предложила хозяйка.
— А это, как гость.
— Мне-то все ко двору, но как вам яичница?
— Это не живые существа, это не инкубаторные яйца, а неоплодотворенные. Из-под несушек прямо на продажу. Без петухов.