Декарт побледнел от гнева и потерял всякую власть над собой:
— Вы оскорбляете память великого ученого древности и произносите недостойные слова, которые я принимаю как личное оскорбление!
И блестящий офицер, встреченный отцом и сыном Ферма в Тулонском порту, схватился за шпагу, которой готов был защищать их в море.
Перепуганный второй консул города Бомон-де-Ламань бросился между спорящими, призывая на помощь святого Доминика.
— Я вызываю вашего недостойного сына на поединок, — громовым голосом на все кладбище объявил офицер королевской гвардии Франции. — Он должен кровью смыть оскорбление, нанесенное праху великого Диофанта и лично мне, чтящему древнего ученого.
— Если господин Картезиус так чтит память Диофанта, то не лучше ли ему вместо решения уравнения из семи членов выбрать из них всего два, математически разрешив наш спор и подтвердив тем действительно высокое искусство и мудрость Диофанта, — весело произнес Пьер Ферма, с улыбкой глядя на взбешенного офицера.
— Я рассматриваю это как повторное оскорбление! Клянусь этой шпагой, что никогда не последую безграмотному совету стихоплета и не попытаюсь найти решение уравнения с помощью его двух членов. Прошу почтенного Мохаммеда эль Кашти быть моим секундантом, секундантом сына можете быть вы, почтенный метр, иди хотя бы мой слуга Огюст.
— Паша отрубит мою старую голову, если я приму участие в таком поединке иноземцев, Аллах да укротит их, — проговорил араб-звездочет.
— Не угодно ли вам защищаться, мой уважаемый юный друг? Иначе я проткну вас, как подушку, — наступал на Пьера Декарт.
— Вы забыли, почтенный господин Картезиус, — трясясь от страха, заговорил метр Доминик Ферма, — забыли, что у моего сына нет шпаги.
— Ах да, — согласился Декарт, — но мы достанем ее, я пошлю Огюста к шкиперу.
— У него на фелюге только старые турецкие ятаганы, — крикнул со своего места Огюст. — И то ржавые.
Он сидел в отдалении с кувшином воды, в ожидании, когда господа захотят пить.
— Хорошо! Будем драться на ржавах саблях.
— Это тоже невозможно, господин де Карт. Вы носите древнюю дворянскую фамилию и не можете скрестить оружие с человеком простого происхождения.
Декарт яростно вложил шпагу в ножны и крикнул:
— Огюст! Воды!
Слуга подбежал с кувшином к Декарту, и тот, запрокинув голову, подняв кувшин высоко над нею, обливая водой лицо, долго и жадно пил. Потом передал кувшин слуге и обернулся к Доминику Ферма.
— Считайте, метр, что вы спасли жизнь сына. Как офицер королевской гвардии я не вправе поднять оружие на человека низкого происхождения, но клятва остается в силе. Никакие обстоятельства, клянусь самим Всевышним, никто и никогда не заставит меня решать семичленное уравнение с помощью двух его членов!
Пьер Ферма растерянно улыбался и ничего не говорил. Он смотрел вслед удаляющемуся Декарту чуть печально, ему хотелось броситься за ним, догнать, показать решение, но он не сделал этого из-за уважения к философу, готовый простить ему его вспыльчивость, убежденный, что если б тот дал себе ничтожный труд взглянуть на им же самим написанное уравнение другими глазами, он сразу увидел бы решение, которое наиболее просто дает ответ — 84 года жизни Диофанта.
Но Декарт не сделал этого ни теперь, ни позже до конца своей жизни, став признанным философом и ученым. Он гоним был церковью за попытку, вместо слепой веры, доказать существование Бога алгебраически путем. Найдя приют при дворе своенравной шведской королевы Христины, он так и не вернулся к разгадке эпитафии на могиле Диофанта.
Однако, любой из читателей найдет эти две строчки и решение, как это сделал на обратном пути арабский звездочет Мухаммед Эль Каши.”
Костя Куликов задержался с ответным письмом, но оно было написано с таким жаром, что Званцев улыбнулся: как это бумага не загорелась?
“Ну, старче и задал ты мне перцу “Ни сна, ни отдыха измученной душе!“ Никогда не думал, что какая-то арифметическая задача может распалить так, что хоть в мартеновский ковш меня выливай искрящейся струей. Как поэт, я всегда свысока относился к математикам, занятым абстракцией в чуждом мне мире. И тут на тебе! Хватило меня так, словно ты новое стихотворение Есенина нашел, и прочесть не даешь. Должен был сам додуматься. Хотел тебе сразу ответить, что переоценил ты способности “любого из твоих читателей”, да гордость заела. Две недели, ходил, как ошпаренный, на ровной дороге спотыкался, ан не упал. Вернее, упал, за ковер зацепился и головой, ладно, о мягкий диван брякнулся. Тут меня и осенило предположить, что речь в эпитафии идет о целых числах (а твой герой и должен был так подумать). Тогда задачу можно сформулировать так: найти наименьшее целое число, делящееся без остатка на ряд чисел: 6, 12, 7, 2. А наибольший общий делитель и дети находить умеют. В нашем случае нужно перемножить 12 и 7. И получим ответ — 84 года.) Доживем ли мы с тобой, старче до такого возраста? А пишешь ты, как молодой. И думать заставляешь. Нет от тебя никому покоя, ни почившим в академических креслах, ни завистникам, кто тебя терпеть не может, ни тем, кто нежно любит, как неизменный друже твой — Костя”.