— Может подумать, что вы побывали в Париже и знаете о нем больше знаменитого француза.
— Именно так. Я побывал в Париже и кое что привез оттуда. Потому и не верю в Ростановского “слабака”, который, невидимый в ночной тьме, малодушно читал своей возлюбленной собственные стихи голосом никчемного красавчика, якобы сочиненные им. Может быть, играть такого чудака актерам интересно, но это — ложь! Не такой Сирано стал знаменем французских партизан в Маки, служа примером непобедимости и способности видеть будущее.
— Неисправимый вы любитель сказок! — насмешливо заключил Платонов.
Вместо ответа Званцев прошел к шкафу и достал с одной из полок пожелтевший листок и положил его на журнальный столик перед Платоновым.
— Газета? 14 июля 1943-го, 154-я годовщина взятия Бастилии. Откуда такая старина?
— Мне передали завернутые в нее документы нашего погибшего бойца. Он бежал из плена в Маки и воевал с нацистами во французском Сопротивлении. Вы взгляните на название газеты.
— Вижу. “Сирано де Бержерак”.
— Вот какой Герой, спустя столетия вдохновлял патриотов на борьбу.
— Значит, Героем становится непревзойденный забияка и дуэлянт. И еще кто, по подсказке Александра Дюма-отца, что наездом побывав в России, написал роман, где помещик распивал чаи под развесистой клюквой. Хороший пример для вас, берущегося с наскока писать о Франции…
— Еще Томмазо Кампанелла, о ком, как и о Сирано, Дюма не напоминает.
— Ну вот! Что между ними общего, кроме семнадцатого века?
— Между ними стоит тайна кардинала Ришелье.
— Саша, вы в самом деле тронулись умом, и это успокаивает меня в части ваших, надо думать, ошибочных прогнозов нашего близкого будущего. Но ваше копание в прошлом беспокоит меня. Вы отчаянно беретесь быть “историческим детективом”. Мой дружеский долг — предостеречь вас от этого. И что это за тайна кардинала, которую вы выдумали, а до вас никто раскрыть не мог?
— Я ничего не выдумал, Владим. Но один поступок кардинала Ришелье ставит в тупик всякого, кто хоть что-нибудь знает о нем.
— У правителя Франции триста с лишним лет назад было масса поступков, о которых мы ничего не знаем.
— Но один поступок известен всем, и абсолютно необъясним.
— Любопытно, чем его высокопреосвященство заинтересовало вас?
— Как вы знаете, вся его деятельность была посвящена покорению смутной Франции и укреплению королевского самодержавия.
— Вероятно, это было не так плохо для его времени.
— Допустим, что вы одобряете его консерватизм. Но как тогда можно объяснить, что именно он, используя свое влияние на Ватикан, уговорил Папу Римского освободить после почти тридцатилетнего заключения Томмазо Кампанеллу, одного из первых коммунистов планеты, отрицателя устоев дорогого кардиналу общества феодалов богачей и знати?
— Должно быть, добрая была у кардинала душа.
— Добрая?! — воскликнул Званцев. — У властителя, который, не задумываясь, посылал на эшафот могущественных вельмож, едва заподозрив их в сопротивлении королевской власти? В нем можно подозревать любые черты характера: и мужество, и гордость, честь, жестокость, коварство, но никак не доброту.
— Тем не менее, вопреки и себе, и вам, он так поступил.
— Да, поступил, но не по доброте души.
— И чем же вы объясняете его провинность перед самим собой?
— Не только перед собой, но и перед государством, за счет которого, он назначил пожизненную пенсию автору “зловредной, коммунистической” утопии.
— Вот как? Действительно странно. Естественнее было бы оказать освобожденному монаху денежную помощь из своего кармана. Он не был скуп. И дворец свой завещал королю, — заступался Владим за кардинала.
— Намного больше получив за служение ему, а вернее, за свое верховенство над ним, — уточнил Званцев, продолжая: — И вот такой мрачный человек ни с того ни с сего высвобождает крамольного узника, давая ему убежище и содержание во Франции.
— Что же его толкнуло на это?
— Служение своему высшему идеалу, собственной чести, из-за которой иные пускали себе пулю в лоб, скажем, из-за карточного долга, — уверенно произнес Званцев.
— Что ж он в карты проигрался? — усмехнулся Платонов.
— Не знаю, в карты или в кости. Но больше всего он любил шахматы, регулярно отправляясь в Тюльери сыграть очередную партию с Людовиком Тринадцатым, который считал себя знатоком соколиной охоты и мудрой игры.