Но прав оказался погибший за верный диагноз профессор Виноградов. Второе мозговое полушарие не выдержало нагрузки страдающего манией преследования вождя, наделенного безмерной властью и страхом за себя. Он умер в одиночестве на подмосковной даче, валяясь на полу в одной из ее комнат, куда никто не решался войти.
Но смерть Великого параноика потребовала человеческих жертвоприношений в чудовищной давке толпы желающих увидеть труп “Вождя всех времен и народов”, выставленный в Колонном зале. Повторилась трагедия Ходынки, когда множество людей, пришедших на коронацию императора Николая II, подчиняясь неведомым законам стадности, раздавили, растоптали упавших. И вот теперь такая же безумная, неуправляемая толпа в трагическом смешении биополей стремилась посмотреть на покойного Диктатора. Двадцать семь лет, как предсказал Великий прорицатель Нострадамус, держал он в страхе и почитании народы своей страны, беспощадно расправляясь с неугодными.
Званцев жил у Тани на Пушкинской улице в соседнем с Колонным залом доме. Мимо него, вереницей шел народ, уже пройдя ужас давки на Трубной площади. В старинной квартире, кроме парадного входа был еще и черный, со двора на кухню. Неведомо как узнав об этом, группа людей ворвалась через кухню и, выйдя через парадную дверь на Пушкинскую, смогла пристроиться в текущий по улице поток. Их примеру последовал и Званцев, взяв за руку четырехлетнего сына Андрюшу, чтобы он на всю жизнь запомнил лежащего в гробу “великого человека”, как привык он его считать. О том, что творилось на Трубной площади, не подозревал. Открыв парадную дверь на улицу, он вместе с сынишкой спокойно пристроился в живую очередь и вскоре проходил мимо утопающего в цветах гроба с мертвецом, чье заметно рябоватое лицо не походило на миллионы его портретов. Званцев смотрел на покойника, удивляясь, что этот невзрачный человек повелевал более, чем шестой частью света, держа в страхе и свою страну, и остальные страны мира.
Через несколько дней к ним с Таней прибежала дочь профессора Фельдмана Валентина Александровна. Задыхаясь от радости она сообщила:
— Я только что говорила с папой по телефону. — Следователь на Лубянке позволил ему позвонить домой из его кабинета.
— Просто не верится, — изумился Саша, — и что же сказал тебе папа?
— Что скоро вернется.
— Совсем непонятно! Почему нельзя сразу отпустить, а волновать родных невиновного, которые поверить своему счастью не могут?
Они не знали, что надо сперва лишить награды “разоблачительницу” и уж потом отпустить невинных на свободу.
— Ты прав, Саша, мы поверить сами себе не можем. Но я пойду домой, а то скоро час ночи.
— Я провожу тебя.
— Я постоянно здесь хожу одна. До Воротниковского переулка не так уж далеко.
— Нет уж, позволь проводить тебя, чтобы ничто не омрачило такой радостный день.
— Конечно, Валюша, он проводит тебя, — вмешалась Таня.
Пустынна была ночная Пушкинская улица. Гремевший трамвай давно сняли с нее, и редкая автомашина проезжала в этот поздний час. Только на площади Пушкина у его памятника виднелись прохожие или встречавшиеся здесь парочки.
Но Саша с Валей не присоединились к ним, а обойдя здание Радиокомитета, вышли на улицу Чехова. И скоро оказались на Воротниковском переулке, где находились кооперативные дома работников искусств.
— А ты знаешь, Валюша, что мы с Женей бывали здесь в полуподвале под вашей квартирой лет двадцать тому назад, задолго до нашего знакомства.
— Это когда там ютился Центральный дом работников искусств, а дом ЦДРИ на Пушечной еще не был построен?
— Здесь шахматной команде “Зенита”, где мы с Женей играли, вручал победный приз Всесоюзного первенства экс-чемпион мира Эммануил Ласкер, эмигрировавший из фашисткой Германии.
— Очень занятно. Вот мы и пришли. Надеюсь, следующую шахматную партию вы с Женей будете играть уже при папе. Спасибо, Сашенька, что проводил меня. Дай я тебя за это поцелую.
И они расстались. Званцев вышел на Воротниковский переулок и услышал за собой шаги. Ощущая преследователя, Званцев ускорил шаг. Но кто-то затопал за ним быстрее. Тогда Саша повернул по Пименовскому не налево к пустынной улице Чехова, а направо к людной улице Горького. Тогда за спиной его послышался свисток и топот бегущих ног.