— О чем задумались, Александр Петрович? — услышал он незнакомый голос и обернулся.
Перед ним стоял турист из чужой группы. Он приметил его из-за завидного роста и осанки во время общих экскурсий в Айя-Софью и в Акрополь.
— Вы меня простите, что я оторвал вас от обдумывания важных вещей, но у меня серьезный повод.
— Чем могу быть полезным? Как ваше имя отчество?
— Сергей Федорович. Я прохожу здесь как работник Метростроя, но у меня особое задание. Там, вы догадываетесь где, мне рекомендовали обратиться к вам за помощью, хотя вы староста и другой группы.
— Что-нибудь произошло на теплоходе?
— Пока нет, но может произойти, если это не предотвратить.
— Так в чем дело? И чем я могу помочь?
— Своим авторитетным влиянием, — и “турист” баскетбольного роста со спортивной или военной выправкой наклонил к Званцеву усатое лицо и заговорил вполголоса. — В нашей группе, среди моих подопечных, есть чистокровный итальянец по происхождению, но родившийся у нас в Баку. Туда в прошлом веке эмигрировали гарибальдийцы после неудачи их восстания против Австрийской империи. Русский царь в пику Австрии дал им приют в Баку.
— Но ваш итальянец в Италии нам полезен.
— Никакой пользы, только вред. Ему за его словечки не один раз по 15 суток надо было дать.
— Что же он у вас дебоширит? Ругается?
— Нет, с интеллигентской выдумкой выражается.
— Вот как?
— Представьте, после посещения Айя-Софьи, он заявил, что мы все разговнелись в бывшем православном храме и теперь безгрешны.
— И вы думаете, что за это у вас в “Метрострое” могут 15 суток дать?
— Он похабно искажает советские песни. Нагло поет:
“Все бутте здоровы, живите богато,
Хоть не позволит вам ваша зарплата”.
— Так может быть он, итальянец, по-русски плохо говорит?
— Прекрасно говорит, только с непристойным акцентом. А вот итальянского не знает. Ничего, кроме музыкальных терминов. Он композитор. Автор нескольких опер. В частности, имеющей отношение к Италии, куда мы плывем, “Овод”.
— Чудесная тема для оперы. Я только что об этом думал. Так в чем же беда ваша?
— Беда в том, что я за него отвечаю, а он объявил нашим туристам, что останется на родине своих предков. Это же международный скандал! Надо во что бы то ни стало отговорить его. И в этом я надеюсь на вас.
— Да кто он такой этот ваш “невозвращенец”?
— Антонио Спадавеккиа. Да вот он идет собственной персоной. Антонио Эммануилович! Присоединяйтесь к нам. Я познакомлю вас с нашим писателем-фантастом Александром Петровичем Званцевым.
— Как же слышал, слышал. Антонио Спадавеккиа, по-русски Антон Старошашкин. Прошу лебить и жаловать. Подводный мост в Америку? Но ездить по нему опасно. И вам скажу, себя страхуя, предпочитаю быть вверху я.
— Однако, вы импровизатор. И с забавным уклоном.
— Профессия такая, музыкальная.
— Мы только что говорили о вашей опере “Овод”.
— Вы слушали или только слыхали?
— К сожалению, только слыхал, но хотел бы услышать.
— В Миланскую оперу мы не попадем, да там “Овод” и не ставят, но, если хотите, то в авторском исполнении можете услышать. В корабельном салоне, пока до Италии не добрались.
— Был бы очень рад. Музыка для меня радость. Я некоторые оперы наизусть знаю.
— Так ты что? Наш брат музыкант?
— Дилетант. Учился у профессора Дубовского.
— Дилетант? Это от слова летать?
— Не вполне. Если летать по верхам.
— По учебнику Дубовского я в консерватории композицию проходил.
— Я тоже.
— Так мы с тобой одного поля ягодицы. И на рояле друг другу споем про красивицу Пердиту.
— Лучше про Овода.
Работник Метростроя незаметно отошел, а новые знакомые отправились в пустую в этот час гостиную с роялем.
И там, играя друг другу свои произведения, они сблизились, заложив основы крепкой мужской дружбы.
Званцев тихо напел свою балладу “Рыбачка” и сыграл победный гимн, заканчивающий его фортепьянный концерт. Антонио, сам себе аккомпанируя, спел сипловатым голосом трагическую арию кардинала, отдающего на смерть сына, прозванного Оводом за “укусы” в печати австрийских угнетателей и подготовку восстания против них.