— Не только достает, но и щедро дарит их нам с вами, — заметила писательница Мария Павловна Прилежаева.
— А я не могла слезы удержать. И нисколько не стыжусь, — добавила красивая туристка Тамара Янковская, архитектор, автор памятника советским воинам в Дальнем.
— И у меня совершенно так, — подхватила переводчица Евгения Калашникова.
Все эти реплики радостно слушал Званцев и после оперного моноспектакля прошелся с Антонио по палубе.
В небе светили звезды. Море было тихим, как озеро.
— Можешь считать, Тоня, что ты покорил участников круиза. Ты тронул их за сердце.
— У меня у самого сердце прыгает как белка в клетке.
Хочу сраженным быть не сталью,
А приоткрытою вуалью.
Страна римских императоров, Спартака и Овода осталась позади. Остались на дне фонтанных бассейнов серебряные монеты брошенные, в знак желания вернуться. Исчез из виду коварный Везувий.
Простор Средиземного моря заканчивался у Гибралтарского пролива, ключи от которого с давних пор захвачены Англией.
Теплоход “Победа” свободно проходит через него. Справа на скалистом утесе английская крепость Гибралтар с контролирующей пролив артиллерией.
Слева Африка, с манящей к себе экзотикой, египетскими пирамидами и тропической природой, лесами и саваннами, горами и величайшими водопадами.
Корабль огибает Пиренейский полуостров с Испанией и Португалией и входит в Ла-Манш. Остановка во французском порту Гавр. Отсюда туристы экспрессом отправятся в Париж.
Званцев с интересом приглядывался к железной дороге, поезда по ней мчатся со скорость 120 километров в час, причем в вагоне эта бешеная скорость ничем не дает себя знать, только телеграфные столбы торопливо мелькают в окне.
“Все-таки в Европе есть чему поучиться” приходит к выводу Званцев-инженер.
В Париже у Лифшица оказались родственники. Они встретили его на вокзале сан-Лазар и увезли к себе ночевать. Антонио забрали к себе музыканты, полные надежд, что одна из его опер будет поставлена в Гранд-опера. И Званцеву в напарники достался инженер Аджубей, брат знаменитого журналиста и редактора “Известий” Аджубея.
Он с гордостью сказал о нем Званцеву:
— Брат поднял тираж газеты с 18 000 до 2 000 000 экземпляров и создал приложение к “Известиям”, “Неделю”, сразу ставшей популярной.
Их поселили в номере отнюдь не первоклассной гостиницы, где номера разделялись звукопроницаемыми перегородками. Туристы убедились в этом в первую же ночь, когда им выдан был из соседнего номера эротический концерт.
Сначала возгласами “Нет, нет! Никогда!” имитировалось целомудренное сопротивление, которое сменилось женскими стонами, звериным рычанием и задыхающимися требованием “Еще! Еще!”
— Теперь я понял, что мы во Франции и попали в Дом свиданий, — заключил Аджубей.
Утром туристы собрались из разных гостиниц в ресторане, где заказан был на всех завтрак.
Туристы разбились на мелкие группы, отправившиеся по музеям или в прогулку по городу.
У Званцева в Париже были дела. Надо было посетить редакцию газеты “Юманите”, где из номера в номер фельетонами, как когда-то романы Дюма, печатался “Пылающий остров”.
Званцева вызвались сопровождать Владимир Лифшиц и переводчица с французского Евгения Калашникова. В редакции их принял издатель “Юманите” товарищ Фажон.
— Я очень рад видеть в редакции Юманите советских людей и в их числе автора романа “Иль де фе”. Мы публиковали его, как острое идеологическое оружие, направленное против империалистических войн, развязываемых в угоду крупного капитала. Великий французский писатель Виктор Гюго писал, что “Мир — это добродетель цивилизации. Война — ее преступление”. Ваш роман, товарищ Званцев, показывает это и ярко, и увлекательно, и я позволю себе распить с вами по этому поводу бутылку французского шампанского.
И Фажон пошел к шкафу, вынул из него бутылку, достал с полки четыре фужера для себя и гостей и, заправски, сняв с горлышка проволочную оплетку, пустил пробку в потолок, наполняя фужеры рвущимся наружу шипучим вином.
— За мир! И за призыв к нему автора романа “Иль де фе”
Все выпили, правда, верный себе Званцев только пригубил. Фужеры наполнились вновь.
— За Париж! — провозгласил теперь Званцев.
— За социалистический Париж, — поправил Фажон.
Бутылка была осушена.