— Но это же откровенная гипербола!
— А разве Гулливер Свифта не гипербола? А разве Гоголевский кузнец Вакула, летящий верхом на черте к матушке Екатерине за черевичками, не гипербола?
— Это литературные приемы.
— Или литературные ходы конем по твоей терминологии.
— Ох, Саша, эту партию после шаха конем ты выиграл, как положено тебе, одну из четырех. И в споре нашем находчив и силен, но, боюсь, не сносить тебе с твоими “льдами” головы. Наши тупоумные критики, мыслящие вчерашним днем, не поймут твоего хода конем и потащат тебя на судилище, как Свифта, осмелившегося в повести о стране мудрых лошадей показать Человека, Божье творение по образу и подобию Его, отвратительным диким созданием “яу”, чего “не может быть, потому то не может быть никогда!”
Мрачное предостережение Жени не остановило Званцева, и он завершил свой роман “Льды возвращаются”.
Это совпало с приездом в Москву Белорецкого друга Саши Званцева Кости Куликова.
Саша встречал его на Ярославском вокзале. Он приехал вместе с женой Ниной, трогательно заботящейся о нем. Ему предстояло вставить здесь зубные протезы, а она могла повидаться со своими родственниками, у которых они остановятся.
К ним Саша и отвез друзей на машине.
Они приехали из маленького уральского городка Миньяра, застряв там после эвакуации Главметиза, куда Костя устроился было перед самой войной, чтобы зацепиться в Москве, но снова попал на Урал.
На следующий день Костя пришел к Саше на Ломоносовский проспект вблизи нового здания Университета.
Оценивающе осмотрел две комнаты писательской квартиры. Кабинет с пишущей машинкой на столике рядом с желтым канцелярским столом, заваленным рукописями, с книжными полками во всю стену и красивым пианино фирмы "Форстер".
— Я рад, старче, что ты создаешь свои книги уже не за ширмой, — сказал он.
— Но я написал там все полярные новеллы, две очерковые книги — “Машины полей коммунизма” и “Богатыри полей”, роман “Мол Северный”.
— Но переписал его, превратив в “Подводное солнце” уже здесь?
— Да, за этим столом, на этой пишущей машинке, учтя нападки на меня ученых океанологов.
— Впервые вижу писателя, который благодарен своим критикам.
— Не всем и не всегда.
— В каком же случае ты не согласен?
— Когда критик служит своим интересам и лишен объективности. Так, тоже ученые, не желая примириться с моей гипотезой о тунгусском метеорите, в нападках на меня договорились до того, что провели через метеоритную конференцию решение потребовать запрета писателю Званцеву писать о тунгусском метеорите. Это решение Союз писателей переслал мне с насмешливым сопровождением.
— Значит, писатели были за тебя?
— Не все. Так, известный литературный критик Виктор Шкловский, считавший литературу своим личным делом, сразу после появления рассказа “Взрыв” в журнале “Вокруг света” обрушил на меня по телефону гневную тираду, из которой я понял, что критик ничего не понял. Я не стал его переубеждать. Впоследствии мы дружески встречались с ним, и он никогда не вспоминал своего возмущенного звонка.
— А комсомольская критика “Арктического моста”?
— Из цензурных соображений я подробно не писал тебе об этом. Она была политической “Арктический мост” попадал под конъюнктурные гусеницы трижды. Первый раз в начале войны, когда “Вокруг света”, начавший его печатать, закрылся. Второй раз во время войны, когда за публикацию романа взялся журнал “Техника — молодежи”, но поскольку мост был в Америку и сооружался совместно с американцами, а они не открывали второй фронт, печатание романа прихлопнули. И, наконец, после выхода книги, когда первому секретарю Комсомола Михайлову потребовалось проявить бдительность на литературном фронте. В “Арктическом мосте” усмотрели излишние симпатии к противостоящему лагерю, хотя этого было не больше, чем у наших летчиков, летавших в Америку через Северный полюс.
— И тем не менее, тебе, старче, устроили в ЦК Комсомола образцово-показательный разгром.
— Этой псевдокритики при дальнейшей работе над “Арктическим мостом”, верь мне, я не учту. И когда Михайлов стал министром культуры, я был у него на приеме после Гоголевой, Черкасова и Плятта, с которыми ждал в приемной. Михайлов был со мной особо предупредителен, даже радушен, словно стыдясь, былых обвинений, и щедро обещал экранизировать в кино, которое было ему подчинено, мои романы. Он напомнил, что один из них родился из киносценария, получившего высшую премию на международном конкурсе. Правда, его обещания выполнены не были.