— У них это ничего не значит. Можно занимать там высокий пост, а завтра загреметь.
— Тогда скажи мне, зачем ты пишешь то, что никому показать нельзя?
— Видишь ли, Саша. У меня, я знаю, дурная слава картежника, игрока, бабника. Но где-то внутри я хочу быть человеком, о котором, пусть через много лет, вспомнят с уважением. Да, я веду неправильный образ жизни. Превращаю день в ночь, растолстел. Это еще потому, что заниматься боксом бросил. Я ведь знаю, что все мои мужские предки умирали пятидесяти лет. Мне немного осталось.
— А почему твой “источник” доверяет тебе?
— Он служит им, видит грызню за власть. Кстати, она извечна. Он видит ее, негодуя в глубине души. И находит удовлетворение в том, чтобы рассказать мне, отлично сознавая, что вручает гранату с выдернутой чекой. Я не смогу, да и ты не сможешь в наше время, передать кому-нибудь то, что я узнал. Загремишь за премилую душу.
— Я не боюсь твоей бомбы замедленного действия, можешь поведать мне свое завещание потомкам.
— Это отдельные сцены, которые я объединю в одну пьесу, название которой я не придумал. Может быть, подскажешь.?
— Постараюсь.
— Ты слушал в прошлый раз, как тихий, добрый товарищ Брежнев подговаривает чекиста Семичасного убить Хрущева.
— Я был потрясен.
— Такое желание оказалось не только у Брежнева. Послушай, что замышляла Старая Гвардия, а следом и Молодая…
— Я вижу, ты под корень всех “гвардейцев” берешь.
— Их взяли под корень без меня. Я только драматург Пимен.
— Послушаем “еще одно последнее сказанье, как летопись закончится твоя”.
— Я не Пушкин. И “не волшебник. Я только учусь”, — закончил Женя цитатой из пьесы Шварца и, достав из запертого ящика стола рукопись, начал читать:
Дача Молотова. На веранде Молотов, Каганович, Маленков.
Каганович: Ты нас собрал, Вячеслав Михайлович, ты и начинай.
Молотов (заикаясь): Я собрал вас, как ко-оммунист ко-оммунистов, ко-ому до-орого дело Ленина. Нам следует сказать во весь голос, что на ХХ съезде партии то-оварищ Хрущев по-од видом разо-облачения культа лично-ости Сталина, по-оставил по-од со-омнение достижения со-оциалистического строя. Обещая ко-оммунизм в ближайщем будущем, он во-олюнтаристки навязывает крестьянам сеять кукурузу, даже там, где она не растет, доведя ко-олхозников до нищеты. При Сталине им “жить стало лучше, жить стало веселее”. А ныне они, лишенные паспортов, “накануне ко-оммунизма”, оказались закабаленными, как крепостные. Что думаете вы, убежденные бо-ольшевики-ленинцы? Мо-ожно ли дальше терпеть эту сермяжную диктатуру?
Каганович: Хрущев, предательски разоблачая товарища Сталина, сделал вид, что он здесь ни при чем, будто он не был членом Политбюро и ничего не подписывал. И вместо культа личности Сталина, создает свой “культик личности”. Церемониться здесь нельзя. Он должен быть разоблачен и устранен, как враг народа.
Маленков: Думаю, что Лазарь Моисеевич не прав, призывая поправить дело методами 37-го гола. Сейчас другое время, другие люди. Нужно использовать те возможности, которыми каждый из нас обладает на занимаемом посту. То, о чем мы говорили, ясно большинству руководителей партии и правительства. Надо убедить их, что волюнтаристский курс Хрущева ни к чему хорошему не приведет. Стоит привлечь на свою сторону такого высоко образованного и умного человека, как Шепилов, чтобы изменить курс Хрущева, лишить его доверия большинства.
Молотов: Я со-оглашаюсь с то-оварищем Маленковым. В нынешних усло-овиях вернее опираться на Шепилова, а не на мо-олодых чекистов Семичасного или Шелепина.
Маленков: Я беру на себя договориться с Шепиловым, который мог бы сменить рулевого. И на ближайшем заседании Президиума мы выскажем нашу обеспокоенность теперешним политическим курсом и потребуем замены Первого секретаря Президиума ЦК партии.
Каганович: Не менять его надо, а сажать.
Маленков: Мы помним методы железного наркома путей сообщения. Из вашего кабинета выносили на носилках вызванных “на ковер” начальников дорог.
Каганович: Зато дороги работали, как часы. Начальники дорог знали, что, если на их дороге понадобились носилки, то на такие же ляжет и он сам.
Маленков: Я не хочу с вами спорить, Лазарь Моисеевич. Мы сейчас в одной упряжке.
Молотов: В предстоящей схватке мы до-олжны быть мо-онолитны.
Занавес.
ЦК КПСС, кабинет Первого секретаря. За длинным столом сидят: Молотов, Каганович, Маленков, Микоян, Шепилов, Брежнев, Суслов, Фурцева, Семичасный, Шелепин. Во главе стола председательствующий Хрущев.