– И бутылка кахетинского? Дары солнечной Грузии?
– Прекрасно.
– В таком случае – прошу…
Они шли в сторону Охотного ряда, миновали Дом Союзов. В то время здесь не было и в помине монументального дома Совета Министров, а стояли только два убогих одноэтажных здания, лавки, торгующие мелкой галантереей. В щели между стеной церкви Параскевы-Пятницы и ветхим старым домом гнездилась шашлычная без вывески.
– Это здесь?
– Здесь. Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. Все принято во внимание в смысле конспирации.
Они вошли. Им ударил в нос запах баранины, жаренной на вертеле, и ещё другой запах свидетельствовал о том, что здесь пробавлялись не кахетинским, а чем-то более существенным – разведённым водицей спиртом. Сквозь пелену табачного дыма виднелись люди за столиками, была такая теснота, что, казалось, ступить было некуда, а не то что сесть.
– Не извольте беспокоиться… Шалико!
И действительно, через минуту они оказались в глубине коридора, в довольно чистом чуланчике, освещённом окошком, выходившим во двор. В чуланчике стол, накрытый бумагой, и два стула. Гомон, говор посетителей шашлычной доносились сюда едва слышно. В щель приоткрытой двери просунулась усатая голова, и чья-то не очень чистая рука поставила на стол приборы, стаканы и бутылку.
– Как обычно, – сказал Стауниц, и голова исчезла. –
Предпочитаю это заведение. У меня наилучшие отношения с хозяином, как вы изволили заметить. Шашлык отличный, вы в этом убедитесь, а главное, можно спокойно поговорить. В случае необходимости открывается окно – и испаряешься тихо и бесследно.
– Слушаю вас.
– Мои петроградские друзья, связанные с известным вам Юрием Александровичем Артамоновым, поручили мне от его имени выяснить, чем объясняется столь длительное ваше молчание, после того как все было договорено?
– Все ли? Не прикажете ли переписываться, прибегая к обычной почте?
– Понимаю. И других причин нет?
– Были. Я был в длительной командировке в Иркутске и там имел несчастье заболеть. Тиф.
– А… Тогда понятно.
– Они, в Ревеле, обещали мне наладить прямую связь с
Москвой.
– Ртищев, то есть Любский, говорил, что вас ожидают в
Ревеле с отчётом о том, что удалось сделать.
– Ртищев. Знаю. Но ведь дело в том, что моя командировка за границу зависит не от меня. Что касается Петрограда, то это мне легче. Вы были там недавно. Что там?
– Были провалы, как вы знаете… Однако сейчас, я бы сказал, все снова оживились, так же как, впрочем, и в
Москве.
Послышались шаги. Стауниц открыл дверь. Просунулась та же усатая голова, и рука поставила на стол блюдо с дымящимся шашлыком.
Якушев потянул носом:
– Аппетитно… Если судить по запаху.
– Прошу, – наливая вино, сказал Стауниц. – Мы успеем поговорить.
Некоторое время оба молча ели и чокались, запивая вином.
– После шестнадцатого года, после Пятигорска, я впервые ем такую прелесть.
– Правда?. Так вот, ваше превосходительство. Все это хорошо: Петроград, Москва, Нижний, Ростов-на-Дону…
Но все это разрознено, и притом связь с закордонными организациями очень слаба.
– Вы абсолютно правы.
– Насколько я понял Ртищева, предполагается объединение всех, говоря большевистским языком, ячеек вокруг
МОЦР на строго монархической основе, чтобы не пахло ни кадетским духом, ни эсеровщиной! Самодержавие и военная диктатура.
Стауниц метнул взгляд в сторону Якушева. Тот молчал.
– Эсеровщиной я сам сыт по горло. Я ведь из-за них попался и имел удовольствие отсидеть в одиночке в ожидании… – И Стауниц слегка щёлкнул себя в висок. – Меня спасла отмена смертной казни в двадцатом году, и я получил всего-навсего лагерь до окончания гражданской войны. И вот, как видите, я на свободе, занимаюсь коммерцией и ещё кое-чем. А ведь я брал уроки конспирации у самого Бориса Викторовича…
– У кого?
– У Савинкова.
– Вы, значит, из этих… из эсеров?
– Нет, я не из «этих»… В той буре, которую мы переживали, людей вроде меня бросало как щепку. Я все испытал, после того как четверо суток блевал на поганом греческом пароходишке по пути из Севастополя в Стамбул.
Испытал и турецкий клоповник – каракол8, и румынскую тюрягу. В конце концов в Берлине меня подобрал Савинков, я оказался для него подходящим субъектом.
Якушев поморщился:
– Этот человек возбуждает во мне отвращение. Убивал министров, губернаторов, а вешали за это других, простых исполнителей.