Их не было, и я и вы должны об этом забыть.
Прошло несколько секунд, пока Градов смог понять, о чем идёт речь. Он вдруг просветлел и, чуть не опрокинув стакан, бросился пожимать руку Якушеву. Успокоившись, сел и стал внимательно слушать.
– Евгений Христофорович! Забудьте. Никаких разговоров на эту тему не было, – внушительно повторил Якушев. – И никаких денег у Кушакова на известные вам цели не просите.
– Да я и не просил. По зрелом размышлении я решил воздержаться, зная, что Кушаков не даст денег, его вполне устраивает нэп… Кроме того, я недавно привлечён к работе в Наркомюсте. Работать и держать нож за пазухой не в моих правилах…
– Вы абсолютно правы. На этом мы кончим. Как ваша подагра?
– Беда! Что поделаешь?! Годы…
И они заговорили о другом.
«Работать и держать нож за пазухой» – это мне не в бровь, а в глаз. А ведь я так работал. Нет, рвать так рвать…»
К вечеру Якушев и Саша возвращались домой.
– Папа, – сказал Саша, – я поиграю во дворе. Можно?
– Иди… Скоро придёт мама.
– Будем играть в «красные» и «белые».
– То есть как?
– В войну. Я буду краском, а Витька с того двора – беляк.
– Хорошо…
«Всюду одно и то же… Всюду борьба. Даже у детей».
Якушев позвонил и вдруг вспомнил, что в квартире никого нет. Он достал ключ и вошёл в коридор. Навстречу ему бросился Бум, визжа от радости.
Пройдя в кабинет, как был, в пальто, Якушев сел и взял папиросу. На душе стало чуть легче – с Градовым уладилось. Но разве это всё?
И тут он услышал звонок, слегка тявкнул Бум.
Якушев пошёл к дверям, открыл дверь и окаменел.
В дверях, поглаживая рыжую холёную бородку, стоял
Стауниц.
– Вы? – с удивлением сказал Якушев. – Какая неосторожность!
– Не беспокойтесь. Я произвёл разведку и установил, что вы один в квартире.
В это мгновение сорвался со своего коврика Бум и с яростью залаял на Стауница.
– Уберите вашего тигра…
Якушев подхватил собаку под мышку и отнёс на кухню.
– Странно, – сказал он, проводив Стауница в свою комнату. – Бум никогда никого не трогает, ласковая собачка.
– Возможно. Но этот шум ни к чему.
– Чем обязан? – сухо спросил Якушев. – Полагаю, что дело неотложное и важное.
– Совершенно верно. Разрешите доложить: помещение на Болотной площади приведено в порядок. Может вместить чуть не сто человек, если понадобится созвать съезд провинциальных групп.
– По поводу съезда мы ещё ничего не решили в Политическом совете. Собрать такое количество людей – небезопасно. Кроме того, пока мы не получим помощь из-за границы, средств на организацию съезда монархических групп у нас нет.
– Оборудование помещения обошлось недёшево. Ртищев мне говорил, что у вас есть виды…
– Виды есть. Но денег пока нет.
– В связи с этим надо обсудить важный вопрос: об «эксе».
– О чем?
– Об экспроприации. Члены моей группы томятся, требуют активных действий. Предлагают «теракт», то есть террористический акт. Поскольку Политический совет поручил вам руководство нашей «семёркой», мы бы просили вас пожаловать завтра в восемь на Болотную площадь.
Пароль: «Я от Селянинова». Отзыв: «Фонтанка, шестнадцать». Позвольте откланяться.
Якушев проводил Стауница. Выпущенный из кухни
Бум злобно лаял ему вслед.
«Что ж, надо решать…»
Он погладил собаку и подумал вслух:
– Ты, оказывается, разбираешься в людях. Впрочем, это не люди!
И опять перед глазами Якушева возникли Ртищев, Остен-Сакен и многие другие. Нечего сказать – «друзья»! С
кем он хотел связать свою судьбу! Кто их союзники –
грабители и убийцы!
Он вскочил и пошёл было к телефону. Потом остановился. Нет, этого не скажешь по телефону. Якушев взял бумагу и твёрдым почерком написал:
«…сегодня я окончательно убедился в том, что оставаться между двух лагерей мне невозможно. Я готов бороться вместе с вами, бороться на жизнь и смерть с врагами советского народа и прошу вас оказать мне доверие. Я,
конечно, явлюсь на очередное сборище так называемого
Политического совета МОЦР и „семёрки“. И отныне все, что там будет происходить, вам будет в точности известно.
Надеюсь, у меня хватит сил играть роль прежнего Якушева… Если бы я не явился на совещание Политического совета МОЦР и не присутствовал на собрании „семёрки“
Стауница, это вызвало бы подозрение в том, что я хочу отойти от МОЦР. Я слишком много знал, чтобы они оставили меня в живых. Я мог поступить иначе: бросить им вызов и заявить, что их политическая программа несбыточна, а кровавые затеи омерзительны, – в этом случае я не ушёл бы живым, и это был бы род самоубийства.