– Я от Селянинова.
– Фонтанка, шестнадцать, – ответил человек в балахоне, гремя ключами, отворил дверь, пропустил Якушева.
Вспыхнула электрическая лампочка, тускло осветившая помещение, похожее на склад. Да это отчасти и был склад, вдоль стен заваленный мешками, заставленный ящиками.
Но в глубине стоял стол, покрытый холстом, поодаль две скамьи и диван, железная печка-буржуйка, от неё коленом под потолком труба.
– Придётся подождать. Вы изволили прибыть немного раньше времени. Присаживайтесь, ваше превосходительство.
– Садитесь и вы, – сказал Якушев.
– Мне полагается быть снаружи, но поскольку время не пришло, могу побыть здесь.
– Вы ведь не всегда были на таком амплуа, то есть сторожем?
– С вашего позволения, я коллежский асессор. Двадцать лет состоял на государственной службе в Петербурге, в департаменте полиции. Кончил в Москве лицей цесаревича
Николая.
– Это Катковский?
– Так точно. Наш лицей не очень чтили, учились не одни дворяне, не то что в Петербурге, в Александровском лицее. Потому мы не бойко двигались по службе. Я, например, дослужился до коллежского асессора, а служил при Плеве, Трусевиче, Курлове, Климовиче, Белецком, при
Джунковском тоже служил… Всех пережил.
– Вот почему «Фонтанка, шестнадцать»!
– Именно поэтому. Вы, ваше превосходительство, знали олсуфьевский особняк на Фонтанке, шестнадцать?
На вид он небольшой, два подъезда: первый подъезд –
квартира министра внутренних дел, там всегда стоял городовой на посту, а другой подъезд – наш, департаментский.
– Проезжал, вероятно, не раз… Но не запомнил. Особняк действительно небольшой. Как же там все умещалось: и квартира министра и департамент полиции?
– А вы не приметили, позади пятиэтажный большой дом пристроен? Вот в том доме и была святая святых –
департамент. Я ведь служил в особой политической части, в шестом делопроизводстве.
– Любопытно. В качестве кого?
– Дослужился до чиновника особых поручений при вице-директоре департамента. – Он горестно вздохнул: –
Какой был порядок! Ещё от третьего отделения было заведено… конечно, масштаб у нас побольше…
– Интересно…
– Возьмём, скажем, особую политическую часть, пятое делопроизводство. В нем шесть отделений. Первое – переписка общего характера, второе – эсеры, третье – эсдеки, четвёртое – инородческие организации, пятое – разбор шифров и шестое, самое важное, – личный состав, агентура внутренняя и заграничная. Я был по внутренней…
«Как рассказывает, – подумал Якушев, – прямо упивается. Ишь ведь расцвёл…»
– Я высоко ставил Степана Петровича Белецкого, он юрист, кончил университет, нюх у него тонкий. Но предпочитал все-таки Климовича: строгость, ловкость, сила…
Говорят, Климович теперь за границей, при Врангеле, по части разведки?
– Да. Я что-то слышал. Вы интересно рассказываете.
Много повидали. Впрочем, я думаю, что вас касалось больше бумажное производство.
– О нет, ваше превосходительство. Я был любитель сыска. У нас жандармские офицеры работали, они, знаете, аристократы, притом не из храбрецов. А я по своей охоте занимался сыском. Целую неделю ездил извозчиком номер две тысячи восемьсот семьдесят четыре, сам вызвался, и за это меня особо благодарили. Ну, это я просто как любитель.
– Очень это все интересно… Кстати, как мне вас величать прикажете?
– Как угодно. Скажем, Подушкин Степан Захарович.
– Как же вы все-таки уцелели, Степан Захарович?.
– Чудом. Как раз перед февралём назначили меня полицмейстером в Керчь. Не доехал. Конечно, все бумаги сжёг. У меня всегда паспорт был на другую фамилию. На случай командировки, если секретное поручение, это полезно. Долго скрывался у родственников в Туле. Ждал
Деникина и не дождался. Словом, эпопея… Однако я пойду. Нас ведь найти нелегко.
Он выскользнул в дверь. Якушев покачал головой.
Хорош! Полицейская крыса!
Дверь заскрипела, и вошёл, вернее, вбежал Стауниц.
– Прошу прощения. Опоздал, надо было оповестить наших, времени мало. Будет Ртищев, вы его знаете, Зубов –
это курсант, об остальных скажу позже…